Опубликовано: Лемешкин Илья. Франциск Скорина и Прага 1541 г. // Неман. Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал. № 8 – август, 2017. С. 128-149.
500-летний юбилей пражской Бивлии руской побуждает к разработке частных проблем и появлению новых обобщающих работ из области скориноведения[2]. В связи с юбилеем Библиотека Академии наук Литвы им. Врублевских и Центральная научная библиотека им. Я. Коласа НАН Беларуси взялись за подготовку к изданию основополагающих источников, проливающих свет на жизнь и деятельность Франциска Скорины. За основу альбома «Pranciškaus Skorinos biografijos ir veiklos dokumentai» / «Дакументы па бiяграфii i дзейнасцi Францыска Скарыны», содержащего рукописные и печатные материалы XVI в., взят перечень источников «Дакументы пра Францыска Скарыну», изданный в 1988 г.[3] По просьбе др. Сигитаса Нарбутаса автор настоящей статьи взялся за подборку источников, хранящихся в архивах и книжных собраниях Праги. По ходу работы лишний раз представился случай убедиться, насколько важным является обращение к первоисточникам.
Исследователи прошлого века часто были вынуждены обращаться к вторичным материалам, например, к изданиям XIX в., которые явно не отвечали требованиям (даже своего времени) палеографии и источниковедения. С недоступностью оригиналов подчас сталкивались даже те ученые, которые вводили источники в научный оборот и на работы которых позднее ссылались многие другие. Некоторые исследователи, руководствуясь именными указателями, в сами источники не вникали (отсюда атомистический подход), а некоторые — не обладали необходимой филологической подготовкой. В повседневную практику, таким образом, вошло цитирование вторичных и проблематичных с точки зрения современной филологии изданий. Опыт показывает, что даже солидные (критические, академические) публикации XX в. не лишены просчетов и недостатков. Все это побуждает к ревизии и актуализации источниковедческой базы. Факсимильное издание первоисточников, сопровождаемое подобающим научно-вспомогательным аппаратом, является непременным условием и предпосылкой для адекватного изучения Ф. Скорины.
В данной статье обратимся к давно и, казалось бы, хорошо известному печатному источнику — свидетельству 1541 г. Вацлава Гаека (Václav Hájek z Libočan, †18 марта 1553 г.). Ниже попытаемся предложить объективную интерпретацию памятника (§ 1.1.) и лингвистическй анализ интересующего нас пассажа (§ 1.2.). Одновременно попробуем наметить новую перспективу в изучении наследия Ф. Скорины (§ 2.).
§ 1.1. Начнем с описания и общей характеристики печатного памятника, который в перечне «Дакументы пра Францыска Скарыну» фигурирует под номером 43, — «Паведамленне хранiста В. Гаека пра пажар у Празе»[4]
Речь идет о книжице небольшого объема (ff. 1—7) и формата (17,5 x 14 cm), носящей название:
O neʃʃtiaʃtnee prʒihodie | kteráǯ gʃe ʃtala ʃkrʒe ohen w Menʃʃim | Miestie Praǯʃkém / a na Hradie | Swatého Wacʃlawa / y na | Hradcǯanech etc. | Leta. M. D. xxxxj.
(‘О несчастном происшествии, которое произошло вследствие пожара в Малом городе пражском, и в Кремле св. Вячеслава, и в Градчанах и т. д. В лето 1541’)[5].
Рядом с заглавием, тут же на титульном листе (f. 1r), помещено гравюрное изображение св. Вячеслава с флагом и щитом в руках[6]. Второй и последний изобразительно-декоративный элемент — инициал W (f.1v) — украшает имя автора книги и дедикатора:
Wacʃlaw Hayek ʒ Libočan Kaplan waʃʃij miloʃti poniǯenie poddaný / Modlitby ʃwé wʒkaʒuge
(‘Вацлав Гаек из Либочан капеллан, Вашей милости услужливый подданный, молитвы свои обращает’).
После дедикации (f. 1v; дедикант — Zdislav Berka z Dubé, ок. 1467—11 сентября 1553 г.) начинается само произведение, состоящее из следующих частей (нумерация моя; рубрики в книге выделены более крупным шрифтом):
1. (f. 2r—5v): Описание пожара, инципит: Léta Panie Tiʃycýho Pietiʃtého Cǯtyřid |catého prwnijho / we Cǯwrtek … (‘В лето 1541, в четверг…’). Эта часть завершается словами: Skrʒe takowau neʃʃtiaʃtnau přihodu / netoliko dřij |wij neb kamenij wʒalo ʃwé poruʃʃenij / ale y | lidij nemalý počet ʒahynul (‘Вследствие такого несчастного происшествия не только дерево и камень пострадали, но и немалое количество людей погибло’).
2.1. (f. 6r—6v): Перечень людских жертв Nayprwe w Menʃʃijm Mieʃtie | Praǯʃkém (‘Сначала в Малом городе пражском’),
2.2. (f. 6v—7r): Na Hradie Praǯʃkém tyto oʃoby | skrʒe ten wohen ǯahynuly (‘В Пражском кремле эти люди в огне погибли’),
2.3. (f. 7r—7v): Na Hradcǯanech tito gʃau | shořeli (‘В Градчанах эти [люди] сгорели’).
В конце книги (f. 7v) приведены сведения о месте и времени ее публикации:
Wytiʃʃtieno w témǯ Menʃʃijm | Mieʃtie Praǯʃkém w do | mu Bartholomiege | Netholického. | W pátek po Swatém Wijtie. Léta | M. D xxxxj.
(‘Напечатано в том же Малом городе пражском в доме Бартоломея Нетолицкого. В пятницу после св. Вита [т. е. 17 июня], в 1541 г.’).
База данных «Knihopis»[7] содержит сведения о трех экземплярах данного издания (см. Knihopis 2871):
(1) sign. 54.J.1484 — Národní knihovna ČR (Прага);
(2) sign. A.A.XIV 4 přív. — Strahovský klášter (Прага);
(3) sign. Sbírka letáků 3 — Moravský zemský archiv (Брно).
Следует отметить, что книга пользовалась спросом: в 1-й пол. XVII в. ее дважды переиздавали на чешском языке. Первое переиздание появилось в 1614 г. и было озаглавлено:
O neʃʃťaʃtné přjhodě kteráǯ | ʃe ʃtala ʃkrʒe Oheň w Menʃʃjm Městě, a na Hradě | Praǯʃkém / y na Hradčanech. | Léta. M. D. xxxxj. [=1541] (Wytlačeno w Starém Měʃtě Praǯʃkém v Sa |muele Adama ʒ Weleʃlawjna. | Léta M. DC. XIIII [= 1614.]).
Известно три экземпляра данной книги (ср. Knihopis 2873):
(1) sign. 54.D.203 přív. — Národní knihovna ČR (Прага);
(2) sign. A.A.XIV 4 přív. — Strahovský klášter (Прага);
(3) sign. 31.D.11 дефектн. — Knihovna Národního muzea (Прага).
Второе переиздание увидело свет или в том же 1614 г., или позднее (далее в качестве даты указывается: 1614-)[8] и имело следующее название:
O neʃʃťaʃtné přjhodě kteráǯ | ʃe ʃtala ʃkrʒe Oheň, w Menʃʃým Měʃtě / na Hra |dě Praǯʃkém / y na Hradčanech: Nynj w nowě ʒ Starého | Ekʃempláře ʒaʃe wytlačeno / mnohým nebedliwým Ho |ʃpodářům a Hoʃpodynjm k wegʃtraʒe / aby ʒ takowé žalo |ʃtiwé a hroʒné přjhody ʃobě přjkľad wzali / yak ʒ doʃti malého ʒa |čátku Ohně; weliká a nenabytá ʃʃkoda ʃe ʃtaľa / yak na | Stawenjch ʒnamenit́ych / tak na Nabyt |cých / téǯ y na Lidech. | Léta Tiʃýcýho Pětiʃteho Cǯtyrydcátého Prwnjho [б.и., б.г.].
Отсутствие выходных данных, низкие полиграфические качества и ошибки при воспроизведении текста (см. прим. 8) свидетельствуют, что мы имеем дело с контрафактным изданием. Известен единственный экземпляр (Knihopis 2872):
(1) sign. 31.D.10 — Knihovna Národního muzea (Прага).
В конце XVII в. повествование о пражском пожаре использовал Ян Бецковский (Jan František Beckovský) в книге:
Krwe Newinné | Žjǯniwý Wlcý | Dioklecyán / a Maximián | Cýsařowé Rǯjmʃʃtj; | Kteří | Plnj zůřiwoʃtj ačkoliw w Stádu | Krystowém neʒčiʃlný Počet newinných Owči |ček a Beránkůw / Obogjho Pohlawj Křeʃtia |nůw Wěrných, vʃmrtili / a gich newinnau | Krew wycedili / wʃʃak předce ʃwau ǯjǯeň | vhaʃyti nemohli. | <…> | Od | Kněʒe Jana Beckowʃkýho / Křjǯownjka s | Cǯerwenau Hwěʒdau. | Wytiʃʃtěno w Praze / v Jana Karla Jeřábka /| Léta / 1697.
Автор, внеся кое-какие изменения, вольно пересказал (pp. 541—546) содержание первой части книги В. Гаека (т. е. f. 2r—5v).
Ян Бецковский вернулся к сочинению В. Гаека на рубеже XVII—XVIII вв. В 1700 г. он издал первую часть объемной компиляции с таким названием:
Poʃelkyně | Starých Přjběhůw Cǯeʃkých / | Aneb | Kronyka Cǯeʃka / | Od prwnjho do nyněgʃʃý Země Cǯeʃké Přjchoʒu | Dwauch Knjǯat Charwátʃkých | Cǯecha y Lecha | Wlaʃtnjch Bratřj | Aǯ do Sʃtiaʃtného Panowánj | Cýʃaře Rǯjmʃkého / Krále Cǯeʃkého / ec. | Ferdynanda Prwnjho | Wǯdyckny Wjtěʒe Slawného. | K Rozmnoǯenj Obecného Dobrého / k Ʒwelebenj Gaʒyka Cǯeʃkého / | A k Proʃpěchu Bliǯnjho / | Od Kněʒe Jana Beckowʃkýho Křjǯownjka s Cǯerwenau Hwěʒdau | na Swětlo wydaná. | Djl Prwnj / | W němǯ ʃe někteřj Cyʒý Přjběhowé nacháʒegj / kteřj k Domácým při |náleǯegjce od nich ʃe odcyʒyti nemohli. | S Powolenjm Wrchnoʃtj. | W Králowʃkém Starém Městě Praǯʃkém / v Jana Karla Geřábka / | DokonaLo ʃe geDenáCtého LeDna. [= 1700].
В основу своего труда Ян Бецковский положил хронику В. Гаека, но дополнил ее за счет других источников. Вторая часть произведения, которая должна была охватить период с 1526 по 1700 гг., осталась незавершенной. Рукопись второй части (Poʃelkyně Starých Přjběhůw Cǯeʃkých…) была издана Антонином Резеком (Antonín Rezek) лишь в 1879 г.[9] Повествуя о событиях 1541 г., Я. Бецковский использовал практически весь текст В. Гаека о пражском пожаре (по изданию 1614 г.).
Перечисленные выше публикации 1-й пол. и конца XVII в. представляют определенный практический интерес с точки зрения вариативности текста. Mалопонятные места оригинала со временем редактировались, с целью изложить его более понятным образом. Языковая правка особенно чувствуется у Я. Бецковского, что и понятно, т. к. со времени выхода первого издания В. Гаека прошло более 150 лет. Фрагмент, важный для скориноведов, в чешских изданиях передан без каких бы то ни было существенных разночтений. Присутствуют лишь отдельные графические и пунктуационные поправки, не меняющие и никоим образом не уточняющие семантику первоначального текста:
| 17.06.1541 г., чеш. (Knihopis 2871) f. 6v | W domu knieʒe Jana ʒ Puchowa kaʒatele / Mandelena ku |chařka. Přitom pacholatko Frantiʃʃek Syn niekdy Doktora | Ruʃa / a geʃʃtie ktomu druhé pacholatko. | |
| 1614 г., чеш. (Knihopis 2873) f. 9v | W domu kněʒe Jana ʒ Puchowa Kaʒatele / Manda |ljna kuchařka.: Přitom Pacholátko Frantiʃʃek Syn ně |kdy Doktora Ruʃa / a geʃʃtě k tomu druhé pacholátko. | |
| 1614г., чеш. (Knihopis 2872) f. 7v | W Domu kněʒe Jana ʒ Puchowa Kaʒatele / Mandaljna Kuchař |ka: Přitom Pacholátko Frantiʃʃek / Syn někdy Doktora Ruʃa / a geʃʃtě | k tomu druhe Pacholátko. | |
Таким образом, среди известных изданий на чешском языке важной для нас является лишь первая публикация. Иначе дело обстоит с немецкими переводами сочинения В. Гаека, которые исследователями Ф. Скорины до сих пор, по-видимому, не учитывались.
В первую очередь необходимо обратиться к пражскому изданию В. Гаека на немецком языке (VD16 XL 102)[10]. Книга вышла под заглавием
Von dem erʃchrecklichen | vorhencknus vnd ʃchaden / ʃo durch des | Fewers prant auff der Clainer Stadt | Prag vnd Prager ʃchlos / ʃampt | dem Ratʃchin jʃt ergangen / | jm Jare. M. D. xxxxj. и была издана тем же типографом 25 июня, т. е. неделю спустя после публикации чешского издания. Колофон (f. 8v) гласит:
Gedruckt jn der Cleiner Stadt Prag | durch Bartholomeum Netolicʒky / | am Sonabent nach Sandt | Johannis Teüfer [25 июня] / jm | M. D. xxxxj [1541]. Jare.
Книга содержит идентичные иллюстративно-декоративные элементы, ту же самую рубрикацию, одинаковую схему спуска полос, что и чешское издание от 17 июня 1541 г. Отличается лишь язык, причем перевод не везде верно отражает чешские формулировки оригинала. Важно заметить, что в контексте пражского билингвизма (и многоязычия) XVI в. перевод на немецкий нельзя считать переводом на «иностранный язык». Речь идет о чешской и немецкой версиях одной и той же книги, причем читательская аудитория в пределах Праги и чешских земель оставалась той же самой. С экономической точки зрения было бы нецелесообразно ограничиться лишь одной частью этой аудитории. Кроме того, правомерно предположить, что немецкоязычное издание предназначалось на вывоз (известные нам экземпляры хранятся за пределами Чехии).
Свидетельство о Ф. Скорине здесь приобретает следующую форму:
| 25.06.1541 г., нем., Прага (VD16 XL 102 ) f. 7v | Jn des herrn hanʃen von pucha / ains Behemiʃchen prediger | hau. iʃt / ʃein kochin mit namen Magdalena mit ihr ain knab | Franciʃkus genandt / des Doctors Reyʃen ʃhon / vnnd dorʒu | nach ein knab verprunnen. /td> |
В том же самом 1541 г. сочинение В. Гаека было издано в Аугсбурге Генрихом Штайнером:
Newe ʒeytung vonn dem er ǀʃchrockenlichen fewr vnd brunʃt / ʃo newlich in diʃem ǀ gegenwertigenn M. D. XXXXI. Jar / Dornʃtag vor ǀ Pfingʃten / das iʃt der ij. tag Junij / Jnn der klainern ʃtatt Prag ǀ auff dem Künigklichen ʃchloß / vnd andern orten mer ge ǀʃchehen iʃt / Auch wie vil Mañ / Weyb vnd Kinder ǀ jemerlich durch das fewr verpreñt / vnd vm̄ ǀkom̄en ʃeind / Solliches findeʃt alles kler ǀlich in diʃem Büchlin angeʒaigt. (Getruckt zů Augʃpurg durch Heynrich Steyner, 1541).
Название книги приведено по экземпляру sign. Res/4 Austr. 166, хранящемуся в Баварской государственной библиотеке. В этой же библиотеке хранится книга с сигнатурой Res/4 Austr. 167:
Newe ʒeytung vonn dem er ǀʃchrockenlichen fewr vnd brunʃt / ʃo newlich in diʃem ǀ gegenwertigen M. D. XXXXI. Jar / Dornʃtag vor Pfing ǀʃtenn / das iʃt der ander tag Junij / inn der klaynern ʃtatt Prag ǀ auff dem Küngklichenn ʃchloß / vnd andern orten mer ge ǀʃchehen iʃt / auch wie vil Mann / Weyb vnnd Kinder ǀ jäm̄erlich durch das feüwr verprent vnd vmb ǀ kom̄en ʃeind ǀ Solliches findeʃt alles klär | lich in diʃem Büchlin angeʒaigt. (Getruckt zü Augʃpurg durch Heynrich Steyner, 1541).
Достаточно сравнить заглавия, чтобы убедиться, что перед нами разные издания одного памятника. Помимо отличий в наборе текста, которые далеко не ограничиваются титульным листом (ср. далее фрагмент о Скорине), об этом свидетельствует иная схема спуска полос[11]. В сводном каталоге библиотек, входящих в Баварскую библиотечную сеть (BVB) Gateway Bayern, данные издания имеют разные сигнатуры: VD16 N 845 и VD16 N 846.
Примечательно, что в обоих изданиях использованы те же самые иллюстрационно-декоративные клише. Сведения о книгопечатнике тоже совпадают. Позволительно поэтому предположить, что издатель недооценил спрос на данную книгу, т. е. напечатал недостаточное количество экземпляров. Спустя какое-то время после первого издания книгопечатник, использовав те же самые клише, сверстал новую книгу. Порядок печатания предположительно был таков: VD16 N 846 > VD16 N 845. Фрагмент о Скорине упомянутые издания передают следующим образом:
| 1541 г., нем., Аугсбург (VD16 N 846) f. 6v | Wer jns herr Hanʃen predigers hauß / iʃt ein köchin ma |del genan̄t / vnd ein büb doctors Reyʃchen ʃun / Frantz ge |nant vnd noch ein anderer büb / auch alle verbrent worden. | |
| 1541 г., нем., Аугсбург (VD16 N 845) f. 6r | Wer jns herr hanʃen predigers hauß iʃt ein köchin madel | genan̄t / vnd ein büb doctors Reüʃchen Sun / Frantz genan̄t / | vnd noch ein anderer büb / auch alle verbran̄t worden. | |
Аугсбургские издания интересны сразу в нескольких отношениях. Во-первых, использован совершенно иной перевод, который часто передает чешский оригинал точнее, чем пражское издание на немецком языке. Иначе говоря, аугсбургские публикации исходят не из пражского издания В. Гаека от 25 июня 1541 г., а из другого — рукописного — источника. В свою очередь, сравнение аугсбургских изданий между собой выявляет огромное число разночтений, характер которых позволяет предполагать, что набор текста осуществлялся по разным принципам. В одном случае, верстая книгу, наборщик сам читал рукопись, во втором — набирал текст под диктовку. Язык и качество верстки в издании VD16 N 846 являются более «чистыми», поэтому данную публикацию можно считать первоначальной, т. е. первой по очередности печатания.
Кроме того, аугсбургские публикации В. Гаека характеризуются художественными достоинствами, превосходящими пражские издания 1541 г. Обусловлено это тем, что пражские книги готовились в спешке — пожар случился 2 июня 1541 г., и пражские печатные издания (чешский вариант 17 июня 1541 г. и немецкий — 25 июня 1541 г.) отделяли от него всего две-три недели. Аугсбургская версия книги появилась несколько позднее, поэтому печатник имел в запасе какое-то время на ее подготовку. Он уделил больше внимания иллюстрациям, которые использованы логически осмысленно: титульный лист (f. 1r) украшает виньетка и гравюра, изображающая Прагу до пожара; в конце книги (f. 7r или 8r) находим детальный вид пылающего Пражского кремля. Если бы аугсбургское издание предназначалось исключительно для местного (т. е. с точки зрения Праги — заграничного) читателя, то печатнику было бы достаточно поместить схематический образ некоего «обобщенного» города. Иностранец мог отпустить поводья своей фантазии и довольствоваться таким изображением, однако гравюры изображают Прагу реальную. Это говорит в пользу того, что издатель, вероятно, поддерживавший контакты с пражскими коллегами, ориентировал свое издание и на чешский рынок.
Петра Вечержова, определив художественный источник первой ксилографии (Нюрнбергская хроника Хартмана Шеделя 1493 г.), высказала предположение об обстоятельствах появления второй, горящей Праги. Оригинальное клише горящего Пражского кремля, появившееся в аугсбургских изданиях Newe zeytung 1541 г., могло быть приобретено, по ее мнению, у третьего лица или изготовлено по заказу самого Генриха Штайнера[12]. Изучив всю доступную иконографию Праги, исследовательница пришла также к выводу, что изображение оказалось зеркально перевернутым. С таким выводом можно согласиться. Клише, как правило, создавалось при участии двоих художников: рисовальщика и резчика. Работая с чужим рисунком отвлеченно, т. е. безотносительно к реальному экстерьеру, резчик нередко ошибался в ориентации изображения. Зеркально обернув гравюру, получаем вид на Пражский кремль, в левой части которого видим Пороховой мост (Prašný most, сейчас на месте моста насыпь и улица U Prašného mostu). За ним виднеется силуэт горящей башни, которую правомерно отождествлять с Далиборкой (Daliborka). Ближе к мосту располагаются Белая (Bílá věž) и Пороховая башни (Mihulka или Prašná věž)[13]. Между последними двумя башнями виднеется шпиль с крестом, изображающий, по-видимому, Еву — северную башню романской базилики св. Георгия. По центру и в правой части гравюры возвышаются клубы дыма, густо покрывающие кафедральный собор свв. Вита, Вацлава и Войтеха.
Следует особо отметить, что с данной перспективы Прага изображалась чрезвычайно редко. И до этого, и долгое время после 1541 г. (вплоть до XIX в.) художники отдавали предпочтение южным панорамам города со стороны Влтавы. По сути, это — самый древний известный вид Пражского кремля с северо-запада. Для нас он представляет особую ценность в силу того, что взгляд брошен с бывшего рабочего места Ф. Скорины, т. е. через Олений ров (Jelení příkop) из Королевского сада. Кроме того, гравюра изображает ту часть Праги и непосредственно те дома, где погиб Франциск Скорина-младший[14]. Последние два обстоятельства могут внушить мысль, что автор рисунка как-то связан со Скориной, однако подобного рода предположения без дополнительных аргументов были бы рискованны. Северную перспективу могли предопределить реальные обстоятельства трагедии. Пожар начался в Малом городе и распространился вверх к Пражскому кремлю, где достиг своей кульминации. Южная перспектива из-за продолжающегося горения и задымления была, вероятно, просто недоступной. В то время, как через Пороховой мост пражане спасались от огня, с безопасной противоположной стороны Оленьего рва наблюдали за событием. В ряду таких наблюдателей мог быть и автор рисунка. Так или иначе, гравюра изображает контур города, каким он был до пожара 1541 г., т. е. таким, каким его видел Ф. Скорина в свою бытность королевским садовником. Одновременно гравюра изображает место и время — самые трагические в восприятии доктора Ф. Скорины.
Таким образом, свидетельство В. Гаека о докторе Русе и о его сыне Франциске не ограничилось исключительно чешской читательской средой. С обстоятельствами пражской трагедии был тут же ознакомлен немецкоговорящий читатель. Природу взаимосвязи пражских и аугсбургских изданий 1541 г., которые правомерно рассматривать как издания параллельные[15], предстоит изучить более подробно. Велика вероятность того, что текстовые составляющие книг равноценны. Учитывая возможные контакты между книгоиздателями Праги и Аугсбурга, можно предположить, что автором перевода, подготовленного для немецкого издания книги, был человек из окружения Бартоломея Нетолицкого или даже сам В. Гаек. Последняя возможность кажется даже более вероятной, так как В. Гаек владел немецким языком и был лично заинтересован в широкой известности своего сочинения.
В настоящее время мы не располагаем уверенностью, что один из немецких переводов, т. е. параллельный немецкий текст, был авторизирован, но это и не суть важно. Имеющиеся в нашем распоряжении адаптации/переводы — ровесники первого чешского издания (sic!). Немецкие версии В. Гаека, пражская и аугсбургская, представляют для нас герменевтическую ценность именно в силу того, что чешский текст характеризуется многозначностью содержания (с точки зрения современного читателя). К немецким вариантам свидетельства В. Гаека еще вернемся, когда будем рассматривать семантику чешского пассажа. Сейчас же, имея представления об указанных изданиях XVI—XVII вв., обратимся к жанровым характеристикам публикаций 1541 г.
В чешском издании жанровая природа произведения эксплицитно не выражена. Название отражает лишь предмет повествования: O neʃʃtiaʃtnee przihodie | kteráž gʃe ʃtala ʃkrze ohen… (‘О несчастном происшествии, которое произошло вследствие пожара…’). Немецкоязычное пражское издание с небольшими отличиями (vorhencknus vnd ʃchaden; Prager ʃchlos) повторяет заглавие чешского оригинала. Аугсбургские издания 1541 г. несут в заглавиях определение Newe zeytung и в этом плане куда более информативны, так как обозначают и содержание, и жанровую принадлежность книги. Чешским эквивалентом нем. Newe zeytung является чеш. Nowina (pl. Nowiny). Отсутствие данного определения на титульном листе ровно ничего не значит; мы располагаем целым рядом «новин», в которых жанровая характеристика (nowina, aviso, relation, neue Zeitung, historia, Schreiben, Bericht) опущена.
Чеш. Nowina или нем. Newe zeytung — прообраз современных средств массовой информации. В отличие от рукописных «новин», хождение которых было строго ограничено сословно[16], печатные «новины» были ориентированы на более широкого читателя (мещан). «Новины» продавались на рыночных площадях, их можно было приобрести у книгопечатников, продавцов-разносчиков, странствующих актеров. Нельзя утверждать, что принцип периодичности был чужд подобного рода изданиям. Однако периодичность в них имела особый характер. «Новины» издавались не по определенным временным интервалам, а время от времени «по случаю». Главным образом, такие публикации подробно рассказывали о событиях и явлениях, которые заинтересовывали массового читателя и могли достаточно долго сохранять свою интригу: о военных сражениях, знамениях и делах религиозного характера, всевозможных несчастьях и проч. Пожары и погорельцы органично дополняли категорию природных и социальных катастроф: наводнения, голод, мор, землетрясения и т. п.
Жанровую принадлежность «O neʃʃtiaʃtnee przihodie…» иллюстрирует и состав кодексов XVI—XVII вв., в которых похожего объема произведения часто объединялись по их жанровым признакам. В качестве примера можно указать на сборник sign. 54.D.203 (Národní knihovna ČR), в котором помимо издания В. Гаека (1614) находится ряд других «новин»:
(1) Welmi diwnaa y hrozná Widienij a Zázracy kteřijž na Obloze Nebeské widijni gsau w Zemi Marecké Léta rč. LXII [=1562] w Pátek po S: Ržehoři [=13. března] a to trwalo w Nocy od gedenácté hodiny až do čtwrté na půl Orloge počítagijc … [V Starém Městě Pražském] (U Giřijka Melantrycha z Awentynu) [1562];
(2) Prawdiwá | Gistá a gruntownij Relacý. Yakým Rytjřským prostředkem a ponuknutijm Vrozeného Pána | Pana Jana z Pernssteyna | na Towačowě a Lithomyssli | ec. Hraničná Pewnost Dotis dwadcátého třetijho dne měsýce Máge | Léta tohoto M. D. XCVII. [= 1597] nenadále wzata | a Geho milosti Cýsařské zas w moc vwedená gest. Sepsaná od gednoho kterýž wždycky spolu přijtomen byl. A s milostiwým Powolenijm Wytisstěná w Starém Městě Pražském | v Woldřicha Waldy. [1597];
(3) Hystorické a prawdiwé wypsánij. Kterak skrze přediwné působenij Božij Welikomocné a Wysocevrozené Weliké Knijže w Mozkewských zemjch gménem Demetrius yakožto prawý Dědic po Janowi Basiliowi welikém Knjžeti Mozkewském pozůstalý Otcowského Králowstwj swého dosáhl. M. DC. V. [=1605] Přitom O Korunowánij geho kteréž se … Cžerwna dálo y co se od toho času w Mo[zkew]ské y Lifflandské zemi až do konce Roku 16[05?] … přihodilo. Wytisstěno w Starém Městě Pražském skrze Kasspara Kargezya. Léta Páně M. DC. VI. [=1606];
(4) Prostředkowé a weymijnky | podlé kterýchžto mezy Cýsaři | Rudolffem druhým | Ržjmským | a Hehomatem prwnjm | Tureckým | Přjměřj a Pokog Dwacýtiletý zawřjn a wyzdwjžen gest | w Bhřjch | w Leženj Polnjm | mezy Dunagem a Ržekau Sytwau | gedenáctého dne Měsýce Listopadu | Léta pominulého Ssestnáctistého ssestého. [=11. listopadu 1606.] Cum Gratia Superiorum. Wytisstěno w Starém Městě Pražském | v Jana Ottmara Jakubowa. (1607) и т. д.
Столь же показателен состав кодекса (sign. A.A.XIV 4 přív., Strahovský klášter), в котором содержатся сразу два интересующие нас чешские издания (1541 и 1614 гг.) В. Гаека. Наряду с описанием пражского пожара в кодексе находим «новины» о кутно-горском землетрясении, столкновениях с турками на хорватско-боснийской границе, о последствиях восстания Иштвана Бочкаи:
(1) Nowiny neʃʃťaʃtné ʒ Hory Gutny / | Kteréǯ ʃe ʃtaly den ʃʃtie |drého wečera (ʒ dopuʃʃtěnij Boǯijho) ny |nij při koncy Roku [15]90. Prwnij / O ohni kterýǯ ʃe ʃtal w | Sobotu před čtwrtau Neděli Adwentnij. Druhé | O ǯbořenij | dwau Sʃtijtů ʒ domu Pana Ʒykmnuda Steyʃʃka / téǯ v Hory | Gutny. Při tom o ʒmordowaných lidech / gichǯ ʃe naʃʃlo / w | počtu gedenmecytma osob / kteřijǯ od ʒemě třeʃenij / a od | týchǯ Sʃtijtů zahynuli / a mnoʒý y raněni odtud zdo |beywáni. Kdo bude bedliwě čijʃti / wʃʃeho ʃe wijcegij dočte. | [V Praze] Jan Filoxenes Gitčijnský wytlačil [1591];
(2) Ʒialoʃtiwé Nowinȳ. | Kterak Turek auhlawnj Nepřj |tel Křeʃtianʃký / wýbornau Hraničnau Pewnoʃt | w Charwátijch / Wihytʃs řečenau / Ʒámek y Měʃto / oblehl a do |byl : y yakau potom při odtrǯenij na giných mijʃtech ʃʃko |du včinil. 19. Dne Měʃýce Cǯerwna ginák w Pátek po S. | Wijtu. Létha tohoto M. D. XCII [=1592]. (V Praze) Wytiʃʃtěno v Jana Sʃumana. (1592);
(3) Zeitung auß Willeg: | War Hafftige beʃchreibung / wie | Gott der Allmechtige abermal dem Chriʃtlichen | Kriegsvolck in Vber Hungern / wider den Türcken glück ʃeligen | Sieg verlichen / Alʃo das ʃie die Stadt Willeck ʃambt ihr gewaltigen We |ʃtung / auch andere Türckiʃche Gräntzheuʃer erobert / vil Türcken nieder | gehawen / vnd etlich Tauʃent Chriʃten entledigt haben / in dieʃem 1593. | Jar. Wom 16. biß auff den leßʃten Novembris. | Gedruckt in der Allten Stadt Prag / | durch Johann Schuman (1593);
(4) Lamentatý / ǯaloʃtiwý pláč a | tauǯebné nařjkánij Ʒemě Morawské / na mno |hé ohawnoʃti / a roʒličné těǯkoʃti a trápení gegj / w němǯ ʃe gi |ʃtotně a prawdiwě wyprawuge wʃʃecko co / yak / a kdy ʃe tam dálo a ʃta |lo : Léta 1605. K budaucij wýʃtraʒe a ku politowánij toho / y po |nuknutij ʃe k ʃwatému pokánj / y k ʃláwě Jeǯijʃʃe Kryʃta / ʃepʃaný | a wůbec wydaný. Kterýmǯ kdoby ʃe k poǯelenij nepohnul / | muʃylby Srdce kamenného a ʒatwrdilého býti.
Таким образом, чешская «новина» «O neʃʃtiaʃtnee przihodie…» и ее немецкие переводы-адаптации представляют собой жанр публицистики. Произведение оперативно реагирует на актуальные и насущные события современности, а сам В. Гаек выступает здесь как новеллист в буквальном значении этого слова (< итал. novella ‘новость’). Это обстоятельство заставляет скептически отнестись к прижившимся в скориноведении определениям типа: сообщение хрониста В. Гаека о пожаре в Праге / паведамленне хранiста В. Гаека пра пажар у Празе. Словосочетание хронист В. Гаек возможно, но лишь по отношению к «Хронике чешской» (Kronyka Czeská Cum gracia et Priuilegio Regie Maiestatis. Praha, Jan Severýn a Ondřej Kubeš 1541). Во всех остальных случаях данная формулировка сбивает с толку. Текст «O neʃʃtiaʃtnee przihodie…» написан не хронистом (!), а публицистом: взгляд автора устремлен не в далекое прошлое, а в современность, им использованы иные приемы изображения, иной метод построения нарратива, качественно иная эмоционально-стилистическая тональность изложения.
Выражение хронист В. Гаек нежелательно применять даже в абстрактной плоскости, т. е. как некую обобщенную характеристику автора. Определение хронист было бы оправдано, если бы В. Гаек реализовал свои творческие силы исключительно или преимущественно в историографическом жанре. Однако сфера его деятельности была куда богаче. В отличие от своих «монотематических» предшественников В. Гаек удачно реализовал себя сразу в нескольких областях: сначала как публицист (в июньском издании 1541 г.), затем как хронист (в октябрьском издании Хроники чешской 1541 г.), потом как переводчик библейских текстов с латыни (Biblj Zlata Stareho a Noweeho Zákona Nynij w Nowě z Latinského Jazyku w Cžeskú Řzeč přeložena: Každému čtúcýmu w Starém neb Nowém Zákoně welmi vžytečná. Praha, Ondřej Kubeš 1543 < Antonius de Rampegollis, Aureum bibliae repertorium. Ulm, Johann Zainer der Ältere 1496) и как редактор и издатель средневековых памятников (Snář velmi pěkný z mnohých spisů mudrců starých i nových … ve dvanáct kněh rozdělený … vydaný skrze Václava Hájka z Libočan. Praha, б.и. 1550; Žiwot Adamůw a neb ginák od Starodáwna Solfernus Knijha welmi kratochwijlná a vtiessená. Praha, Jan Kosořský z Kosoř 1553). Отдавать предпочтение какой-то одной грани его разнообразных литературных начинаний, которая по стечению обстоятельств оказалась для кого-то более заметной, на наш взгляд, не представляется удачным. Нельзя также забывать, что основу деятельности В. Гаека составляли религиозно-церковные занятия. Известно и о других (частных) занятиях и деяниях этого утраквистского, а затем католического священника, однако зацикливаться на них и тем более использовать в качестве определения этого разностороннего деятеля было бы неуместно.
Итак, говоря о свидетельстве 1541 г., важно осмыслить литературный профиль В. Гаека и жанровые особенности его произведения. Перед нами свидетельство католического священника, а в литературном отношении — свидетельство писателя-публициста. «Новеллист» в своей «новине» обращается к дедиканту и к широкому кругу читателей с целью детально информировать их о произошедшей трагедии. Информационная функция предопределяет свойства текста, его документальность и установку на достоверность. Массовая аудитория, в свою очередь, ведет к простоте языка и доступности изложения.
Описание трагического события, не претендуя на полноту, носит личностный характер. Автор сообщает, что исходит, из того, что видел он сам и что ему сообщили заслуживающие доверия лица:
Tyto vʃʃecky wiecy ʃwrchu pʃané pilnou bedliwoʃti (ʒ ʃprawy lidi wijry hodných y také ʒ wlaʃtnijbo ʃpatřenij) ʃem ʃepʃal (f. 7v)
(‘Эти все вышеприведенные вещи я с усердным вниманием (по свидетельствам людей, доверие заслуживающих, а также по личному опыту) записал’).
Налицо комментарийно-оценочная функция произведения. Формулировка k podiwenij waʃʃij milosti napʃal (f. 1v) (‘к удивлению вашей милости [я] написал’) говорит о том, что текст должен был эмоционально воздействовать на читателя. Формируя общественное мнение, автор развивает идею: пожар — кара Господня, во избежание которой обществу необходимо отречься от своих грехов. Установка автора-публициста, связанная с живым воздействием на аудиторию, в конечном итоге приводит к описанию глубоко экспрессивных сцен (например, обнаружение сгоревшей женщины с ребенком в объятиях) и к использованию соответствующих средств выражения.
§ 1.2. Цитируя информацию о пожаре В. Гаека, энциклопедический справочник «Францыск Скарына і яго час» по непонятной для нас причине опирается на издание Я. Бецковского 1879 г. В конце XIX в. произведения упомянутого автора могли иметь ценность с точки зрения истории чешского языка и литературы, однако источниковедческое значение его трудов уже тогда близилось к нулю. Сочинения Я. Бецковского трудно назвать переизданиями В. Гаека, так как автор своевольно изменяет (сокращает, дополняет, редактирует, иногда просто путает) используемый текст, причем пользуется поздним, вторичным изданием 1614 г. Для скориноведения данные этой публикации совершенно неприемлемы.
Текст, заимствованный из издания 1879 г., в энциклопедическом справочнике оказался, к тому же, и неверно сегментирован. Интересующий нас фрагмент, оформленный в оригинале 1541 г. как отдельный абзац, в справочнике представлен таким образом:
«<…> у доме ксяндза Яна з Пухава, прапаведнiка, — кухарка Магдалена, а таксам хлопчык Францiшак, сын колiшняга доктора Руса, i яшчэ адзiн хлопчык»[17].
В русском переиздании энциклопедии находим тот же самый перевод В. И. Дорошкевича и И. И. Лучиц-Федорца:
«<…> в доме ксёндза Яна из Пухова, проповедника, — кухарка Магдалена, а также мальчик Франтишек, сын бывшего доктора Руса, и ещё один мальчик»[18].
Г. Я. Голенченко фрагмент чешского оригинала перевел как «падлетак Францiшак, сын нябожчыка доктора Руса»[19]. Данный способ интерпретации нас отсылает к идеям восьмидесятилетней давности А. В. Флоровского, которые на многие десятилетия вперед предопределили традиционный взгляд на источник.
Русский эмигрант, волею судьбы оказавшийся в пражской академической среде, А. В. Флоровский не имел специального филологического (славистического) образования и опыта работы с древнечешскими памятниками. Впрочем, он не ставил перед собой задачу филологического анализа текста, а сразу перешел к его толкованию.
Напомню, что речь идет о следующем пассаже В. Гаека (по чешск. изд. 1541 г.):
(f. 6v) W domu knieʒe Jana ʒ Puchowa kaʒatele / Mandelena ku |chařka. Přitom acholatko Frantiʃʃek Syn niekdy Doktora | Ruʃa / a geʃʃtie ktomu druhé pacholatko. |
А. В. Флоровский исходил из положения, что В. Гаек говорил о Скорине как об уже умершем:
Hájek o Skorynovi mluví jako o zemřelém („někdy doktor Rus“), jehož už není mezi živými
(‘Гаек о Скорине говорит как об умершем („некогда доктор Рус“), которого уже нет между живыми’)[20].
Лексему pacholatko ученый интерпретировал как ‘младенец’: «погибший младенец», «сгоревший в Граде Пражском младенец»[21]. Складывается впечатление, что исследователь просто не понял «новину» В. Гаека. Об этом свидетельствует ряд неувязок и смысловых натяжек, которые становятся очевидными даже при беглом ознакомлении с текстом 1541 г. Остановимся на самых вопиющих.
«Новина» информирует о 51 умершем во время пожара 1541 г. Одну пятую их составляют лица, названные существительным pacholatko, — всего 11 человек. Только в двух случаях из контекста явствует, что вместе с таким «младенцем» погиб один из родителей. Итак, одиноких «младенцев» получается подозрительно много. Значит ли это, что пражане XVI в., спасая жизнь бегством, бросали в пожаре своих детей? Конечно, нет. Приписываемое значение «младенец», кроме того, бросает тень и на тех священников, в чьих домах pacholatkа (pl.) погибают в большом количестве. Так, например, в викарском доме Пражского кремля погиб сам викарий Микулаш, кухарка Дорота и два «младенца». Можно подумать, что «младенцев» викарий прижил со своей кухаркой. Во всех случаях логично встает вопрос, как «младенцы» оказались в чужих домах и что они там делали? В частности, что малыш или мальчик Скорины делал в доме священника Яна из Пухова?
Очевидно, что А. В. Флоровский исходил из узуса чешского языка начала XX в.; в это время сущ. pacholátko уже было архаизмом, тесно связанным с текстами рождественской тематики. Подобная ситуация сохраняется и до наших дней, когда подавляющее большинство чехов с этим словом сталкивается только раз в году, на Сочельник, слушая и распевая в кругу семьи колядки. Ср. например:
Měj se dobře, Jezulátko,
přespanilé pacholátko!
S tebou se loučíme,
Bohu poroučíme.
или
Slyšeli jsme v Betlémě,
že tam leží na seně
to překrásné pacholátko,
ušlechtilé Jezulátko,
Josef s matkou ho hlídá,
vůl a osel zahřívá.
Характерные примеры словоупотребления приводит Чешский национальный корпус (Český národní korpus, https://www.korpus.cz/). В разделе SYN2015, охватывающем период 2010—2014 гг., представлено всего 5 примеров употребления этого слова, и в каждом случае речь идет о рождественском контексте. Чеш. pacholátko, выступая синонимом чеш. Jezulátko (см. культ пражского младенца Иисуса — чеш. Pražské Jezulátko, лат. Jesulus Pragensis), в современном чешском языке имеет значение «младенец-Иисус», «новорожденный», «дитя». Отсюда, надо полагать, и взяла свое начало интерпретация А. В. Флоровского.
Совсем иная ситуация представлена в древнечешском языке, где это слово широко распространено и засвидетельствовано с другим значением: ‘слуга’, ‘прислуга’, ‘личный помощник’. «Словарь древнечешского языка» содержит словарную статью pachole, -lete, где за словом закреплены следующие значения:
(1) ‘младенец, дите, мальчик, мальчонка’;
(2) ‘парень, юноша’;
(3) ‘молодой слуга, служащий парень; [сопутствующий рыцарю] оруженосец, паж’[22].
Многочисленные деминутивные дериваты (кроме pacholátko[23] ср. pacholek, pacholík, pacholček, pacholeček, pacholíček) в древнечешских текстах имеют те же самые значения. Синонимом pacholátko в третьем значении выступают лексемы: služebník, tovaryš, holomek, čeledín, panošě, přisluhovač и т.д. В аугсбургской версии В. Гаека чеш. pacholatko соответствует büb, т. е. (1) ‘мальчик, юноша’, (2) ‘ученик, молодой слуга’<[24], которому во втором значении соответствуют лат. famulus, puer, фр. garçon, итал. garzone и т. д.
В. Гаек чеш. pacholatko использует в обоих указанных значениях, причем семантический объем каждого конкретного слова устанавливается без особого труда. Важен контекст словоупотребления и дифференциальные признаки, которыми автор наделяет субстантив. Так, когда pacholatko погибает в огне вместе с отцом или матерью, читателю понятно, что слово может обозначать раннюю возрастную категорию. В случае, когда pacholatko погибает один (без родителей) в чужом доме, а таких случаев подавляющее большинство, подразумевается род деятельности. При этом семантику используемого субстантива автор часто уточняет при помощи дополнительных средств, например:
— Ʒiena gedna gménem Ewa … s ʃwým ʃynem Jakubem malým pacholatkem;
— Sʃtefan Winopal s ʃynem ʃwým pacholatkem we čtyřech letech;
— ʃyn Jana Cukraře pacholatko gménem Lorentz we dwanácti letech a druhé pacholatko malo menʃʃij.
Настоящие младенцы в тексте обозначаются иначе, с использованием лексем, не допускающих иной интерпретации:
— Sʃtefan Winopal … s dcerkau w ʃʃeʃti letech;
— Mandelena s wnučetem ʃwým tu padʃʃy vhořala a tak ana to dietiatko drǯij na ruce obgawʃʃij ge naleʒena;
— Dwé díjtek převtieʃʃených.
Значение «молодой слуга», закрепленное за чеш. pacholatko и нем. büb, устраняет все кажущиеся противоречия. Оба существительные в нашем случае обозначают не младенческий возраст, а социальную роль подростков. Данный семантический контекст характерен для всего произведения в целом. Если внимательно присмотримся, то заметим, что в пожаре 1541 г. погибло не так много патрициев. В основном это лица, состоявшие в домашнем услужении: kuchařka, pacholatko или pacholik, hauʃknecht, dijwčatko или diewečka, pana paʃtorkyně, ʃluǯebnijk, holomek. Преимущественный состав погибших вполне понятен и естественен — обязанностью прислуги было озаботиться и сохранить имущество своих господ.
Небезынтересен вопрос о сфере прямых обязанностей лиц, обозначенных сущ. pacholátko. Между вышеперечисленными разновидностями прислуги имелись существенные отличия. Иначе говоря, pacholátko не являлось полным синонимом чеш. hauʃknecht и т. д. Об этом хорошо свидетельствует, например, следующая фраза:
Manǯelku geho owʃʃem naleʒli w Lochu ʒaduʃʃenau s pannau gegij paʃtorkynij a s pacholatkem / také y s Hauʃknechtem.
Нельзя думать, что Скорина-младший, будучи слугой священника Яна из Пухова, занимался делами примитивно-бытового характера. В его обязанности не входила личная гигиена хозяина, он не мыл полы, не носил воду из колодца на кухню и т. д. Для этих нужд были другие. Словом pacholátko обозначались лица, служившие непосредственно своему хозяину, исполнявшие его личные поручения. Такой слуга, находившийся на содержании господина-наставника, выступал его компаньоном, личным секретарем, помощником и учеником. Приобретая знания и навыки, они получали необходимый жизненный опыт и образование. В среде мастеровых pacholátko был подмастерьем, учеником-ремеслеником, у знатных особ — пажом. Сущ. pacholátko обозначало слугу в возрасте приблизительно 12 лет. Служение в данном звании в зависимости от физических и умственных способностей могло длиться в период от 7 до 14 лет. Сыну Скорины в 1541 г. должно было быть как раз около 12 лет (дети у Скорины рождаются в браке с Маргаритой до 1529 г.).
Как уже было отмечено, А. В. Флоровский во главу угла своей интерпретации поставил чеш. niekdy. Фрагмент pacholatko Frantiʃʃek Syn niekdy Doktora Ruʃa ученый при помощи наречия прочитал как «младенец Франтишек, сын умершего доктора Руса». Так в скориноведении возникла гипотеза о ранней, до 1541 года, смерти Ф. Скорины.
Но «Словарь древнечешского языка» за наречием někdy закрепляет существенно больше значений:
(1) ‘когда-то, в точно неопределенном прошлом (особенно в отдаленном прошлом), некогда (книжн.)’,
(2) ‘[об однократном действии] однажды, один раз в прошлом’,
(3) ‘[об однократном действии] некогда, когда-то, иногда’,
(4) ‘[о нереализованном действии] некогда, однажды, когда-то в будущем’[25].
Наречие в значении ‘когда-то, в точно неопределенном прошлом, некогда’ нередко использовалось в составе конструкций с приложением, когда adv. niekdy и посессивная форма существительного (в нашем случае: Doktora) распространяли определяющее существительное (Syn): «сын некогда кого?». Определяемым словом в рамках оппозиции чаще всего выступало имя собственное (в нашем случае: Frantiʃʃek). Словосочетание niekdy + subst. gen. обозначало преходящее свойство существительного-приложения, в нашем случае — былую принадлежность, обусловленную родственными связями (Syn Doktora). Однако нельзя утверждать, что в посессивную конструкцию, а именно в обозначение обладателя, наречие niekdy всегда и везде вносило облигаторную сему ‘мертвый, умерший’.
Особенности использования синтаксической конструкции можно проследить на материале Хроники В. Гаека. Это произведение особенно репрезентативно для нас, так как было создано тем же автором и издано в том же году, что и описание пражского пожара. В объемном (DXVI f.) историографическом сочинении интересующее нас наречие использовано 510 раз. Синтаксическая конструкция с отношением оппозиции, содержащая adv. někdy, засвидетельствована не менее 110 раз. Первым членом оппозиции в подавляющем большинстве случаев (94) выступает имя собственное. Вторым членом идет субстантив: syn (60), manželka (19), dcera (15), bratr (4), otec (3) pravnuk (1), vnuk (1), služebnice (1), manžel (1), kaplan (1), hrad (1), biskup (1), maršalek (1), sestra (1). Таким образом, конструкция Frantiʃʃek — Syn, судя по хронике, принадлежит к наиболее распространенной модели оппозиционных отношений. В формальном плане тождественность конструкций вопросов не вызывает, однако жанровая специфика предопределяет существенные семантические отличия.
Коннотативное значение «умерший» в зависимости от того или иного контекста действительно может закрепляться за посессором. Такое значение часто предопределяют экстралингвистические факторы. Возьмем, например, хронографический жанр, где повествуется о веренице различных правителей древности, которые в права наследования всегда вступают после смерти своих отцов. Соответственно, когда говорится, что «король X — сын некогда короля Y», относительная хронология предельно ясна: «некогда король» — «некогда» умер. То же самое наблюдаем и с брачными отношениями. Выражение Anna Manǯelka niekdy Cyʃaře Karla «Анна жена некогда императора Карла» легко понять как «Анна — вдова Карла». Иной интерпретационной возможности, ввиду отсутствия в те времена института развода, быть не может (т. е. нельзя представить отношения: Анна — бывшая жена Карла, который жив и, например, женат на другой). Однако данный семантический оттенок вторичен и окказионален. Синтаксическая оппозиция Anna — Manželka при помощи сопутствующей посессивной конструкции выражает значение: «Анна, приходившаяся женой императору Карлу». Акцентировать то, что Карл мертв, — излишне, так как о смерти императора читатель был прекрасно информирован и до этого. В качестве красноречивого примера можно привести предложение из той же хроники В. Гаека:
Na ten den přiʃʃla take Wdowa / manǯelka niekdy Hrabiete předpowiedieneho k Sau|du / a taynie pod Plaʃʃtiem hlawu Manǯela ʃweho přineʃla… (LXXXXVIIv)
«В тот день пришла также вдова, жена некогда графа вышеупомянутого, в суд и тайно под плащом голову своего мужа принесла…».
И в данном случае нет ни малейшей нужды подчеркивать, что граф мертв (без головы жить трудно), и тем более, что он умер «некогда» (был убит перед этим и об этом в тексте только что было сказано — předpowiedieneho). Предназначение конструкции — выявить и указать родственную связь.
Итак, хроника изображает правителей глубокой древности. Из-за характера престолонаследия сема «умерший» появляется здесь практически автоматически. Совсем иное дело, когда в центре повествования оказывается не король или иной власть предержащий, а ничтожный pacholátko. В конце концов, даже в хронике встречаются случаи, когда někdy + subst. gen. обозначают принадлежность лица здравствующему (!) члену рода, например:
Břetiʃlaw niekdy | Otec Spitihniewuow <…> Poručil byl k ʒprawowanij y k vǯywanij Spiti|hniewowi Ziatecku kraginu… (CXXIIIIv)
«Бржетислав — отец некогда Спитигнева <…> передал на управление и пользование Спитигневу жатецкую землю…».
Исходя из вышесказанного, можно прийти к заключению, что синтаксическая оппозиция, распространенная за счет посессивной конструкции с adv. někdy, обозначает бывшее, утраченное притяжательное свойство некоего лица или вещи (‘приходиться в прошлом кому-то сыном, мужем, женой и т. д.’). Иногда может появляться семантика, что лица-посессора в живых уже нет, тем не менее данное коннотативное значение факультативно и ситуативно. В рамках распространенной посессивной конструкции наречие обстоятельства времени niekdy распространяет коррелят manǯelka/syn/bratr… («жена/сын/брат… некогда кого?»).
Кроме того, можно также предположить, что наречие распространяло не коррелят (Manǯelka), а посессор, т. е. Cyʃaře Karla. Тогда необходимо реконструировать эллипсис: «Анна — жена (кого?) императора Карла (какого?) некогда [умершего]». Такой способ интерпретации и избрал А. В. Флоровский: «Франтишек — сын доктора Руса некогда [умершего]». Однако, рассматривая данную взаимосвязь, необходимо учитывать и иное семантическое толкование (без эллипсиса): «Франтишек — сын Руса некогда доктора». В 1-й пол. XVI в. пражане знали своих докторов поименно, поэтому пишущий мог ссылаться на хорошо известное для его современников лицо, т. е. на доктора, по каким-то причинам уже не практикующего медицину. Известные биографические данные о Ф. Скорине данному соотнесению не противоречат: до 1539 г. он — королевский садовник, в прошлом — доктор.
Поиск эксклюзивного логического ударения и иная формальная и семантическая сегментация текста в принципе возможны, однако подобные попытки всегда будут иметь статус предполагаемой реконструкции. Предпочтение поэтому мы должны отдавать эксплицитно выраженному значению, которое обозначает родовую принадлежность саму по себе безотносительно к возможным (умалчиваемым) качествам посессора. Для нас важно и то, что фрагмент pacholatko Frantiʃʃek Syn niekdy Doktora Ruʃa «слуга Франтишек, приходившийся сыном доктору Русу» органично и убедительно осмысляется в контексте социально-возрастных категорий, которые составляют основу и общий фон «O neʃʃtiaʃtnee przihodie…» 1541 г. Иными словами, до приобретения социальных прав и обязанностей, т. е. до поступления на службу, Франтишек был дитятею-иждивенцем Ф. Скорины (категория dítě по А. Коменскому — 1—7 лет).
Итак, анализ текста, представляющего интерес для скориноведения, необходимо начинать с сущ. pacholatko. Учитывая специфику произведения, в котором весомое внимание уделяется роду занятий и социальному статусу жертв, можно высказать уверенность, что слово употреблено в значении «личный слуга, помощник-ученик». Иное истолкование слова («младенец», «мальчик», «ребенок» и под.) вносит в текст «новины» алогизм.
Вместе с тем, мы сталкиваемся с проблемой альтернативного прочтения конструкции с наречием обстоятельства времени, при котором возможны следующие семантические интерпретации:
(1) ‘слуга Франтишек, приходившийся сыном доктору Русу’,
(2) ‘слуга Франтишек, приходившийся сыном Русу, который когда-то занимался докторской практикой’,
(3) ‘слуга Франтишек, сын умершего доктора Руса’. Первая возможность представляется наиболее адекватной. К счастью, в нашем распоряжении имеется материал, который позволяет проверить изложенную выше интерпретацию, так как мы располагаем двумя немецкими переводами текста — ровесниками чешского издания 1541 г. Один из переводов, как мы помним, мог быть создан или авторизирован самим В. Гаеком. Как бы то ни было, но переводили текст современники, люди, хорошо знакомые со словоупотреблением чешского языка середины XVI в. В немецкоязычных изданиях (пражском и аугсбургских) посессивное значение выражено при помощи обычного генетива, что говорит в пользу первого значения этой фразы — ‘слуга Франтишек, приходившийся сыном доктору Русу’, ср.
— ein büb doctors Reyʃchen ʃun / Frantz ge |nant (Прага);
— ain knab | Franciʃkus genandt / des Doctors Reyʃen ʃhon (Аугсбург).
При переводе свидетельства В. Гаека 1541 г. на современный русский или иной язык следует опираться именно на эти тексты:
| 17.06.1541 чеш., Прага (Knihopis 2871) f. 6v | W domu knieʒe Jana ʒ Puchowa kaʒatele / Mandelena ku | chařka. Přitom pacholatko Frantiʃʃek Syn niekdy Doktora | Ruʃa / a geʃʃtie ktomu druhé pacholatko. | |
| 25.06.1541 нем., Прага (VD16 XL 102) f. 7v | Jn des herrn hanʃen von pucha / ains Behemiʃchen prediger | hauß iʃt / ʃein köchin mit namen Magdalena mit ihr ain knab | Franciʃkus genandt / des Doctors Reyʃen ʃhon / vnnd dorʒu | nach ein knab verprunnen. |
| 1541 г. нем., Аугсбург (VD16 N 846) f. 6v | Wer jns herr Hanʃen predigers hauß / iʃt ein köchin ma | del genan̄t / vnd ein büb doctors Reyʃchen ʃun / Frantz ge | nant vnd noch ein anderer büb / auch alle verbrent worden. | |
Дословный перевод: В доме священника Яна из Пухова, проповедника, [сгорели]: Магдалена кухарка, также слуга Франтишек, сын некогда доктора Руса, и еще к тому другой слуга.
Литературный перевод: В доме священника, проповедника Яна из Пухова, сгорели: кухарка Магдалена, слуга Франтишек, приходившийся сыном доктору Русу, и еще один молодой слуга.
§ 2. Небольшое по объему свидетельство В. Гаека рассматривалось исследователями жизни и деятельности Ф. Скорины в единственной плоскости — биографической. Сравнительно-текстологический и лингвистический анализ показывает, что это свидетельство не может служить аргументом, подтверждающим раннюю (до 1541 г.) датировку смерти Ф. Скорины. Фрагмент «новины» лишь сообщает, что один из его сыновей в это время служил в Праге и там погиб. Из текста неясно, где к тому моменту находился сам доктор Рус. Тем не менее, при всей своей немногословности свидетельство привлекает внимание с другой, малоизученной, перспективы — перспективы межличностных и, возможно, творческих контактов.
До сих пор остается недостаточно исследована возможная связь самого Ф. Скорины и В. Гаека. Говоря о жанровых особенностях «новины», мы упомянули о личностном характере произведения. Автор, не претендуя на полноту изображения, описывает свое видение трагедии; отсюда фрагментарность и субъективность общей картины. Само собой разумеется, что В. Гаек не мог одинаково хорошо быть знаком со всеми жертвами пожара. Кого-то из них он знал лучше, а о ком-то знал только понаслышке. «Новина» скупо сообщает о городских патрициях, а о ряде жертв низкого социального ранга нет вообще никакой детализирующей информации. На этом фоне выделяется упоминание Скорины-младшего и слуги по имени Лоренц, которые составляют редкое исключение. В обоих случаях слуга не только назван по имени, но и указано его происхождение. Так, о Лоренце говорится:
ʃyn Jana Cukraře pacholatko gménem Lorentz we dwanácti letech
‘сын Яна кондитера, слуга по имени Лоренц, двенадцати лет’.
Логично предположить, что В. Гаек мог быть знаком с кондитером Яном и доктором Русом. Более того, можно думать, что сами лица эти были общеизвестны, и именно поэтому их погибшие сыновья и они сами оказались упомянуты поименно. О возможном знакомстве В. Гаека с Ф. Скориной можно только предполагать. Однако они оба были католики и оба, занимаясь переводами библейских книг, были связаны с книгоиздательством. В этом контексте изучение литературного наследия В. Гаека потенциально может оказаться полезным для скориноведения: возможно, в «Хронике чешской» и в других трудах Гаека удастся обнаружить «следы Скорины».
Если личное знакомство Ф. Скорины с В. Гаеком представляется вероятным и даже правдоподобным, то сомневаться в непосредственных контактах между Скориной и священником Яном из Пухова, в доме которого погиб сын Скорины, не приходится. Трудоустройство Скорины-младшего не могло быть заочным или случайным. Между Яном из Пухова и Ф. Скориной должны были быть определенные отношения, скорее всего, дружественные и доверительные[26], подкрепленные авторитетом «работодателя» и осознанием того, что служба у каноника пражского кафедрального капитула будет иметь для сына положительные последствия. Иначе говоря, выбирая хозяина-наставника для сына, Ф. Скорина должен был руководствоваться вполне определенными соображениями, так как данное решение предопределяло будущность потомка. Если бы не пожар 1541 г., Скорину-младшего могли ожидать карьера католического священника и даже книгоиздательская (!) деятельность.
До сих пор исследователи уделяли преимущественное внимание словосочетанию niekdy Doktora Ruʃa, но в тексте присутствует, на наш взгляд, куда более ценная информация, выраженная вышеоговоренным субстантивом pacholatko и инициальной формулировкой W domu knieʒe Jana ʒ Puchowa kaʒatele. Исследователи Ф. Скорины в полной мере должны осознать, что Ян из Пухова — не рядовой священник, в доме которого в силу случайных обстоятельств погиб сын Скорины. Речь идет о докторе теологии Johannes (Podbradský) de Puchov († около 1557) — одном из самых известных и влиятельных людей середины XVI в. Архидиакон плзеньский, с 1536 г. он становится каноником пражского кафедрального капитула, в 1542 г. — пробстом мельницкого коллегиального капитула, в период 1543—1555 гг. — администратором пражской архиепархии, с 1549 г. он — пражский архидиакон[27]. Помимо высоких церковных чинов, Ян из Пухова известен своей литературной и книгоиздательской деятельностью. Именно Ян из Пухова инициировал и издал чешскую версию «Космографии» Себастиана Мюнстера:
MDLIIII. Koʒmograffia Cǯeʃká: To geʃt wypʃánij / o poloǯenij Kragín neb Ʒemij | y Obyčegijch Národuow wʃʃeho Swieta / a Hyʃtorygij podlé Počtu Leth naněm ʒběhlých / prwé nikdá | tak poʃpolku w ǯádném Jazyku newidaná. Cum gratia et privilegio Sacre Regie Maiestatis. (Wytiʃʃtiena a dokonána gest | Knijha tato w Praʒe / w Pátek den Powy |ʃʃenij Swatého Křijǯe [14 сентября]. Létha Pánie | Tiʃýcýho / Pětiʃtého / Padeʃátého / Cǯtwrtého. Jan Koʃořʃký ʒ Ʒkoʃoře.).
Изданная в 1554 г. при его непосредственном участии и покровительстве книга представляет собой выдающийся памятник чешского книгопечатного искусства середины XVI в. По словам Петра Войта, чешское издание мюнстеровской «Космографии» — чудо, не имеющее аналога в ойкумене чешского книгопечатания периода инкунабул, палеотипов и старопечатных книг[28]. Таким образом, перед нами «случайная неслучайность»: потомок первопечатника Великого Княжества Литовского погибает на службе и в доме другого знаменитого книгоиздателя!
История появления чешской «Космографии» имеет такую хронологическую канву. В 1550 г. Себастиан Мюнстер послал королю Фердинанду I один экземпляр своего труда[29]. Король, заботясь о просвещении чехов и «других народов, которые в языке с ними сравниваются», в разговорах с Яном из Пухова многократно упоминал о необходимости появления чешского перевода Мюнстера[30]. Администратор пражской архиепархии, Ян лично взялся за исполнение пожелания короля, однако не смог совместить литературную работу со своими прямыми церковными обязанностями[31]. Поэтому Ян нашел подходящего человека из своего окружения — Зигмунда-младшего из Пухова, которому после «нескольких лет» усердного труда удалось завершить трудоемкую работу. Второе предисловие, в котором Зигмунд-младший из Пухова обращается к своему дяде Яну из Пухова, содержит важные дополнительные сведения. Так, мы узнаем, что перевод был сделан с латинского языка (přeloǯenij Koʒmografie / z Rǯečy Latinʃké do Čǯeʃké; f. IVv) и что Зигмунд трудился не покладая рук более четырех лет (wíjce neǯ čtyry Léta pořád / dotčenau Koʒmograffigi překládal a ʒbíjral; f. Vr).
В этой связи сразу возникают вопросы по относительной хронологии событий, как они представлены в предисловиях издателя и собственно переводчика. Дело в том, что на латинском языке сочинение С. Мюнстера впервые было опубликовано в 1550 г., а чешская версия появилась в сентябре 1554 г. Следует учитывать, что верстка такой объемной книги требовала очень много времени. Набор тиража в типографии Косоржского наверняка проводился в течение большей части 1553 г. Таким образом, переводчик не мог работать с латинской «Космографией» «более четырех лет». Данное противоречие можно объяснить двояко. Зигмунд из Пухова мог указать неверный временной отрезок для своей работы, т. е. обобщил время, затраченное на работу над переводом. В таком случае выходит, что над объемным переводом он трудился всего три года с небольшим. Учитывая трудоемкость мероприятия, напрашивается другое объяснение: переводчик мог начать работу по одному из немецких изданий, которые вышли несколькими годами ранее латинского — в 1544, 1546, 1548 гг., а потом продолжил работу по латинскому изданию 1550 г. В таком случае роль Фердинанда I была бы номинальной (инициативу издания могли искусственно связать с экземпляром «Космографии», который С. Мюнстер в 1550 г. послал Фердинанду I).
Так или иначе, работа над книгой интенсивно велась в период 1550—1552 гг., а возможно, и ранее, т. е. в период, когда Ф. Скорина бы еще жив. Данное соображение определило исследовательскую задачу: проверить, нет ли в чешском тексте «Космографии» отступлений и дополнений, появление которых можно было бы объяснить за счет прямого или опосредованного влияния Ф. Скорины. При поиске потенциально возможных глосс мы ограничились только главами, повествующими об истории и современности Великого Княжества Литовского. Результат получился весьма интересный.
В чешской версии Мюнстера находим значительный текстовый массив (две страницы текста, f. DXXXIIv-DXXXIIIv), который не имеет аналога ни в немецком, ни в латинском, ни в польском изданиях Мюнстера и носит ярко выраженную идеологическую направленность. Переводя латинскую фразу о поклонении литовцев духам, огню, лесам и змеям (Lithuani numina, ignem, syluas, aspides & serpentes, quos etiam in singulis domibus uelut deos penates nutriebant, sacrificia faciebant & uenerabantur; 1552, p. 906), чешский переводчик развивает ее совсем неожиданным для нас образом:
Ta Wíjra Diábelʃká aǯ poʃa|wád w Ʒemijch Křeʃtianʃkých aǯ y ʒde w Ʒemi Cǯeʃké / při mnohých ʒuoʃtá |wá… (f. DXXXIIv)
‘Эта вера дьявольская до сих пор в землях христианских, даже и здесь, в земле чешской, у многих остается…’.
Далее следует многословное осуждение протестантов, которые уповают «на счастье» ровно так же, как и современные чешские почитатели змей[32].
Второе отступление от оригинала касается Грюнвальдской битвы. Латинский текст содержал о ней краткое упоминание, которое завершалось сообщением о 50 тысячах погибших. Чешская вставка существенно развивала этот фрагмент:
Ale Kroniky Polʃke | vkaʒugij / ǯe poʃtraně Germánuow wijce mnohým neǯ Padeʃáte Tiʃýc geʃt po |mordowáno / Ʒdruhé ʃtrany také Tiʃýcůw mnoho padlo / neb Křiǯownijkům | ʒe wʃʃij téměř Germanye Lid napomoc táhl / meʒynimiǯto Sʃweycaruow nie |kolik Tiʃýc / pěʃʃijho y Gijʒdného Lidu bylo. A natom welikém a ʃʃirokém | Polí / naněmž tato převkrutná Bitwa byla / aǯ poʃawád nic neroʃte / ale Ʒemie | od Krwe geʃt wʃʃecka ʃpalená a Cǯerwená / ʒhlaubij Dwau a třij Loket. A | Hromady weliké Koʃtij Lidʃkých a Konʃkyćh aǯ poʃaeád tu leǯij (f. DXXXv)
‘Но хроники польские говорят, что со стороны немцев более 50 тысяч уничтожено, с другой стороны тоже много тысяч погибло, так как к крестоносцам люди шли на помощь практически со всей Германии. Одних швейцарцев между ними было несколько тысяч пехоты и конных. И на том большом и широком поле, на котором произошло это кровавое сражение, до сих пор ничего не растет, а земля кровью вся сожжена и красная до глубины двух-трех локтей. И большие кучи людских и лошадиных костей до сих пор здесь лежат’.
Первая часть приведенной выше глоссы представляет собой исторический экскурс. Вторая часть, обращенная в современность, дважды повторяется наречие poʃawád «до сих пор» и создает впечатление, что переводчик опирался на сведения, заимствованные из личного жизненного опыта. Ф. Скорина мог быть источником таких сведений, так как служил в Прусском герцогстве, на территории которого и произошла Грюнвальдская битва. Нельзя, однако, исключать возможность того, что данное свидетельство воспроизводило какой-то книжный источник, но и в этом случае факт расширения латинского оригинала представляет известный интерес. Необходимо учитывать, что многие адаптации «Космографии» на национальных языках уточняли и расширяли те ее части, которые касались их собственной национальной истории. Чешский перевод Мюнстера в этом смысле не явился исключением. Он существенно полнее и качественнее изображал местную историю и современные чешские реалии[33]. Это — вполне закономерное явление, однако чем руководствовался чешский переводчик, дополняя не чешские, а литовские сведения? Для чешского читателя сер. XVI века Грюнвальдская битва не представляла особого интереса. В этом легко убедиться на примере Хроники того же В. Гаека (см. f. CCCLXVIv-CCCLXVIIr)[34]. Еще более удивляют морализаторские размышления о греховности протестантов, искусственно увязанные с поведением древних литовцев-язычников и обычаями современных чехов.
Особенности «перевода» говорят в пользу того, что перечисленные глоссы были внесены человеком, который не только обладал какими-то сведениями о Великом Княжестве Литовском, но и счел необходимым поделиться этими сведениями с чешским читателем. Отсюда актуальным становится вопрос выяснения, как часто и в каких именно главах (помимо частей, посвященных непосредственно чешским землям) чешский перевод Мюнстера отклоняется от латинского оригинала. Если выяснится, что такие отступления обнаруживаются при описании Польши, Дании, Италии, Прусского герцогства, то возможность потенциального влияния Ф. Скорины на этот текст только усилится.
Подведем итоги.
1. Энциклопедический справочник «Францыск Скарына і яго час» ошибочно датирует свидетельство В. Гаека 2 июня 1541 г., т. е. днем пражского пожара. На самом деле это свидетельство следует датировать 17 июня 1541 г. (25 июня 1541 г. датируется первое немецкоязычное свидетельство).
2. Для адекватного восприятия свидетельства В. Гаека необходимо определить жанровые особенности произведения. Описание пражского пожара 1541 г. принадлежит к числу публицистических творений. Перед нами «новина» (Newe zeytung), которая, не претендуя на полноту и объективность, молниеносно отреагировала на трагические события современности.
3. У данной «новины» — сиюминутное предназначение, а ее целевая аудитория — не современный исследователь Ф. Скорины, а читатель того же 1541 г. Огромное количество информации передается имплицитно, так как пражанин 1-й половины XVI в. не нуждался в объяснении очевидного. Доктора в те времена относились к лицам общеизвестным, поэтому было бы излишним сообщать о том, что Ф. Скорины уже нет среди живых (если бы это было действительно так).
4. Об авторе произведения 1541 г. неправомерно говорить как о хронисте. Текст написан «новеллистом», т. е. публицистом. В. Гаек успешно себя реализовал и в других жанрах, в частности, занимался, как и Ф. Скорина, переводами и изданием библейских книг. «Новина», отражающая личностное восприятие трагедии, может свидетельствовать о личном знакомстве и творческих контактах В. Гаека и Ф. Скорины.
5. Жанровая специфика предопределила популярность произведения в более позднее время (чешское переиздание 1614 г. и его контрафактное издание в период 1614—1650 гг.). О небывалой востребованности «новины» от 17 июня 1541 г. свидетельствуют: (а) параллельное пражское издание (VD16 XL 102), изданное в типографии того же Б. Нетолицкого 25 июня 1541 г. на немецком языке, (b) первое аугсбургское немецкоязычное издание (VD16 N 846) Г. Штайнера, (c) повторное аугсбургское немецкоязычное издание (VD16 N 845) Г. Штайнера.
6. Издания Я. Бецковского 1697 и 1879 гг., ввиду их вторичности и неточности, для изучения свидетельства В. Гаека использоваться не могут. В таком изучении необходимо исходить из текста первого издания, но ограничиваться лишь чешским текстом «новины» нельзя. Скориноведение располагает минимум тремя релевантными формами источника: (a) пражским изданием на чешском языке от 17 июня 1541 г., (b) пражским изданием на немецком языке от 25 июня 1541, (c) первым аугсбургским изданием (VD16 N 846).
7. Аугсбургские издания (VD16 N 846 и VD16 N 845) Г. Штайнера представляют особую ценность по двум причинам. Во-первых, издатель использовал перевод, отличающийся от немецкоязычного издания Б. Нетолицкого, причем формулировки чешского оригинала в нем часто переданы точнее. Велика вероятность того, что данный перевод сделал / авторизировал сам В. Гаек. Во-вторых, аугсбургские издания содержат ценный иллюстрационный материал. Уникальная панорама Пражского кремля изображает город с перспективы, которую королевский садовник Ф. Скорина знал лучше всего. Одновременно ксилография изображает место и время, где и когда погиб Скорина-младший.
8. Чешское существительное pacholatko и его немецкий вариант büb употреблены в значении ‘слуга, помощник, ученик’, что, таким образом, определяет социальный статус Скорины-младшего. Посессивная конструкция niekdy Doktora Ruʃa (в немецких переводах без adv. weiland) в свою очередь обозначает родственную связь безотносительно к свойствам посессива: «некогда доктора Руса». Соответственно, с учетом параллельных немецких переводов фрагмент Frantiʃʃek Syn niekdy Doktora Ruʃa следует переводить как «[сгорел] Франтишек, приходившийся сыном доктору Русу». Свидетельство В. Гаека, таким образом, сообщает, что «В доме священника, проповедника Яна из Пухова сгорели: кухарка Магдалена, слуга Франтишек, приходившийся сыном доктору Русу, и еще один молодой слуга».
9. А. В. Флоровский в подтверждение своей гипотезы о ранней кончине (т. е. до 1541 г.) Ф. Скорины привел единственный аргумент — свидетельство В. Гаека. Предложенную им интерпретацию текста невозможно признать состоятельной, т. к. свидетельство В. Гаека не имеет никакой доказательной силы. Речь идет о научном недоразумении, которое, как ненужный балласт (ср. спекуляции относительно имени Георгий), на долгое время отяготило скориноведение. Ф. Скорина умер в конце 1551-го или в начале 1552 г. Для других возможностей никаких оснований нет.
10. Свидетельство В. Гаека сообщает, что в пражском пожаре 1541 г. погиб Скорина-младший. Где в тот момент находился или жил сам Ф. Скорина и чем он занимался, нам доподлинно не известно. Служба одного из сыновей у каноника пражского кафедрального капитула сама по себе значима. Она свидетельствует о личных контактах между Ф. Скориной и священником Яном из Пухова. Место Франтишка-младшего в окружении Яна из Пухова мог занять второй сын Ф. Скорины — Симеон. Примечательно, что сын первопечатника Великого Княжества Литовского был отдан в услужение лицу, которое в 1554 г. приобрело репутацию видного чешского книгоиздателя.
Комментарии
[1] Впервые статья издана А. Б. Страховым в журнале Palaeoslavica (XXIV/1, 2016, pp. 52—78). Вниманию читателей «Нёмана» предлагается ее исправленный и дополненный вариант.
[2] К системному изучению пражского периода жизни и деятельности Ф. Скорины побуждают открытия последних лет, а именно скориноведческие исследования Петра Войта. См. Войт П. Новые сведения о деятельности Франциска Скорины в Праге (1517—1519) // Vilniaus universiteto bibliotekos metraštis. 2015. Vilnius: Vilniaus universiteto biblioteka, 2015, pp. 339—373; Idem., Пражская книжная культура в период деятельности Франциска Скорины // Матэрыялы X Мiжнародных кнiгазнаўчых чытанняў «Книжная культура Беларуси XVI — середины XVII в.: к 440-летию издательской деятельности Мамоничей», Минск 17—18 красавiка 2014 г. Минск, 2014, стр. 10—22; Voit P. Výtvarná složka Skorinovy Bible ruské jako součást české knižní grafiky // Umění 62/4, 2014, pp. 334— 353); Idem., Český knihtisk mezi pozdní gotikou a renesancí. I. Severinsko-kosořská dynastie 1488—1557. Praha: Koniash Latin Press, 2013.
[3] Дакументы пра Францыска Скарыну // Францыск Скарына і яго час: Энцыклапедычны даведнiк. Мiнск: БелСЭ, 1988, стр. 564—582; вторично издан в 1990 г. на русском языке, см: Франциск Скорина и его время. Энциклопедический справочник. Мiнск: БелСЭ, 1990, стр. 584—603.
[4] Там же, стр. 578.
[5] Здесь и далее цитируем точно по тексту: знак ( | ) указывает на строкораздел, знак ( / ) принадлежит цитируемому тексту, знак ( |) перед строкоразделом означает перенос и принадлежит цитируемому тексту.
[6] Издатель книги использовал старое иллюстрационное клише нюрнбергской художественно-декоративной школы, которое впервые было опубликовано (f. CXVIIIr) в книге: Hortulus anime. Zahradka dussie naboznymi modlytbami A pieknymi figurami ozdobena. 1520. I Nadiege ma z wysostij M.[antuan] [Norimberk: Hieronym Höltzel]. О предыстории гравюры см.: Voit P. Český knihtisk… (как в прим. 2 выше) pp. 255—256; Voit P. Role Norimberku při utváření české a moravské knižní kultury první poloviny 16. století // Documenta Pragensia, 2010, roč. 29, pp. 389—357.
[7] Knihopis Digital — база данных, регистрирующая инкунабулы, палеотипы и ранние печатные книги с 1476 по 1800 гг., была создана отделением Документации и изучения культурного наследия чешских земель до 1800 г. в Центре классических исследований Академии наук ЧР (Dokumentace a výzkum kulturního dědictví v českých zemích do roku 1800, Kabinet pro klasická studia AV ČR). С 2015 г. база данных KPS — Databáze Knihopis Национальной библиотеки ЧР (Národní knihovna ČR): http://aleph.nkp.cz/F/?func=file&file_name=find-b&local_base=KPS.
[8] База данных Knihopis датирует книгу первой четвертью XVII в. В настоящей статье мы сужаем временной рубеж появления книги на период с 1614 г. Книга представляет собой сокращенное переиздание «O neʃʃťaʃtné přjhodě…» 1614 г. издания. Об этом свидетельствует заглавие книги, а именно формулировка Nynj w nowě ʒ Starého | Ekʃempláře ʒaʃe wytlačeno (‘В наше время опять по старому экземпляру вновь напечатано’). Первое издание В. Гаека 1541 г. не могло быть использовано наборщиком этого издания, так как присутствуют пропуски и ошибки, допущенные наборщиком 1614 г. Ср., например, такие случаи: (1) …a wʃʃech tré hanebnie obhořelo a ʒamřeli (1541), …a wʃʃech tré (hanebně obhořelo) ʒamřeli (1614), …a wʃʃech trý (hanebné obhořelo) ʒemřeli (1614-); (2) …wʃʃak proto ti oba ʃau geʃʃtie ǯiwij (1541), …wʃʃak proto ǯiw ʒůʃtal (1614), …wʃʃak proto ǯiw ʒůʃtal (1614-); (3) абзац W domu pána Jryʃpeka / vhořal Jiřijk geho ʃluǯebnijk (1541) в повторных изданиях 1614, 1614 гг. отсутствует и т. д. Текст издания 1614 – значительно сокращен по сравнению с изданием 1614 г.: отсутствуют дедикация и стихотворное обращение к читателю Wʃʃem wěrným Cǯechům k památce / | Jest wydaná tato práce… (в издании 1614 г. оно занимает лл. 11v—12r). На титульной странице видим геральдического чешского льва, качество изображения которого сильно уступает оригиналу (в издании 1614 г.: f. 1r); других декоративных элементов (в издании 1614 г.: виньетки: 11v, 12r; заставки: 10v, 12r) — нет вовсе.
[9] Beckovský J. Poselkyně starých příběhův českých. Díl druhý (Od roku 1526—1715). Sv. 1—2. Praha: Písmem knihtiskárny B. Stýlovy, 1879.
[10] Благодарю за ссылку на источник Петра Войта. См.: http://digital.staatsbibliothek-berlin.de/werkansicht/?PPN=PPN771566069&LOGID=LOG_0005.
[11] В первом случае повествование о пожаре начинается сразу на обороте титульного листа (f. 1v), во втором случае он оставлен пустым (соответственно весь текст смещается на одну полосу). В одном случае колофон помещен на последнем пустом листе книги (8r) после ксилографического изображения Праги (7v), в другом случае — в конце текстовой части (7r) перед иллюстрацией (8r).
[12] Večeřová P. «O nešťastné příhodě» Václava Hájka z Libočan // Knihy a dějiny, roč. 3, č. 1. Praha, Knihovna AV ČR 1996, pp. 33—49.
[13] Ян Козак и Петр Хотебор высказали сомнения относительно конфигурации двух последних башен, ср. Kozák J., Chotébor P. Ilustrace k soudobé zprávě o požáru Pražského hradu roku 1541 // Průzkumy památek. Roč. VIII, č. 1, 2001, pp. 145—152. Действительно, Белая и Пороховая башни круглые, на гравюре же видим строения скорее прямоугольной формы. Такую метаморфозу можно объяснить за счет трудностей оптического восприятия, так как замок запечатлен под углом приблизительно 15—20 градусов.
[14] В. Гаек сообщает о гибели некоего Йиржика, смотрителя башни, ближе всего расположенной к Пороховому мосту: Giřijk kterýž Mihulku ʒprawowal / a miel domek w ʒamku | v ʃamých wrat / ten kdyǯ hořalo wybiehl s manǯelkau a s die |wečkau před duom Miʃtra Jana / a tu kde ʃtali dwie diela a | moǯdijř ʃám třetij vhořal / a neoʃtaly gich wʃʃech neǯ koʃti (‘Йиржик, который был смотрителем Мигулки и у которого был дом в кремле у самых ворот, когда горело, выбежал с женой и служанкой к дому мистра Яна и здесь, где стояли две пушки и мортира, вместе с женой и служанкой сгорел. Остались от них одни кости’). Мистра Яна правомерно отождествлять с каноником Яном из Пухова. Таким образом, возможно предположить, что сын Скорины погиб в доме, непосредственно прилегавшем или находившемся в непосредственной близости с Пороховой башней.
[15] Природа взаимосвязи приблизительно такая же, как между белорусским и русским изданиями энциклопедического справочника «Францыск Скарына і яго час», с тем отличием, что между чешским «оригиналом» и его немецким «переводом» не было двухлетнего промежутка.
[16] Подписчиками рукописных недельных «Новин» была горстка состоятельных дворян. О жанре «новина» см. статьи «Novinový leták» и «Noviny» в «Энциклопедии книги» Петра Войта: Voit P. Encyklopedie knihy. Starší knihtisk a příbuzní obory mezi polovinou 15. a počátkem 19. století. Praha: LIBRI, 2006, pp. 634—638.
[17] Францыск Скарына… (как в прим. 3 выше), стр. 578.
[18] Францыск Скарына… (как в прим. 3 выше), стр. 598.
[19] Галенчанка Г. Я. Францыск Скарына — беларускi i ўсходнеславянскi першадрукар. Мн.: Навука i тэхнiка, 1993, стр. 103.
[20] Florovskij A. V. Nové zprávy o pobytu Františka Skoryny v Praze // Časopis národního musea 1936. Oddíl duchovědný. Roč. CX. Praha, p. 17.
[21] Флоровский А. В. Чешская библия в истории русской культуры и письменности // Sborník filologický. III Třída České akademie věd a umění. Sv. XII. V Praze, 1946, p. 214.
[22] Staročeský slovník. 15 (paběničský — pevnina). Praha: ACADEMIA, 1985, s. 12. См. там же pachole (s. 12—13), pacholátko (s. 12).
[23] Ср. распространенную словообразовательную модель у сущ. ср. р.: ditě — děťatko, kuře — kuřatko, tele — telatko, mladě — mlaďatko и т. д.
[24] См. Bube в словаре немецкого языка братьев Гримм (DWB: Bd. II (1860), s. 457— 462). Словарная статья по .DWB и примеры словоупотребления (Deutsches Textarchiv): http://www.dwds.de/?qu=Bube.
[25] Staročeský slovník. 4 (nedobře — neosědlý). Praha: ACADEMIA, 1972, s. 504—505.
[26] Находясь в Вильнюсе, Ф. Скорина служил лекарем у католического епископа Яна. Услугами доктора мог пользоваться и пражский высокопоставленный католический клирик.
[27] Podlaha A. Series praepositorum, decanorum, archidiaconorum aliorumque praelatorum et canonicorum S. Metropolitanae Ecclesiae Pragensis a primordiis usque ad praesentia tempora (Editiones archivii et bibliothecae S. F. Metropolitani capituli Pragensis, n. X). Pragae: Typis officinae typographicae Cyrillo-Methodianae V. Kotrba, 1912, pp. 119—120.
[28] Voit P. Český knihtisk mezi pozdní gotikou a renesancí. I. Severinsko-kosořská dynastie 1488—1557. Praha: Koniash Latin Press, 2013, p. 431.
[29] Briefe Sebastian Münsters. Lateinisch und deutsch, Ingelheim am Rhein, 1964, p. 181.
[30] Ср. предисловие Яна из Пухова: …Králowʃká miloʃt / ʒ obʒwláʃʃtnij k | Národu Cǯeʃkému miloʃtiwe náchylnoʃti / negednau roʒ|mlauwánij ʃemnau mijwati ráčila / Totiǯ aby ʃe Národu Cǯeʃkému Koʒmo|graffia / Knijha o poloǯenij wʃʃeho Swěta / a wʃʃech Národech / yaʒykem Cǯe|ʃkým ʃebrala a ʃepʃala… (f. IIIr).
[31] Из предисловия Яна из Пухова: … tím | bedliwěgij a pilněji k tomu ʃem ʃe vʃtawičně ʃnaǯowal / a beʒ přeʃtáníj y w | ʃwých Nemocech ʃtaral … (f. IIIv).
[32] Данный фрагмент чешской «Космографии» заслуживает особого внимания и будет рассмотрен в отдельной статье.
[33] См. Trávníček D. Popis Čech v «Kozmograffii čzeské» od Zikmunda z Púchova. Zikmund z Púchova a jeho dílo // Sborník Československé společnosti zeměpisné 61, 1956, p. 7—20; Freidhof G. Sebastian Münsters «Cosmographia» und ihre Tschechische Bearbeitung // Studien zum Humanismus in der Bömischen Ländern. Köln/Wien 1988, p. 441—466; Pánek J. Praha a středoevropské metropole v Kosmografii české Zikmunda z Puchova // V komnatách paláců — v ulicích měst. Praha 2007, p. 103—118; Šimák B. Mapa Zikmunda z Púchova a její původ // Sborník Československé společnosti zeměpisné 51, 1946, p. 1—9.
[34] Глосса не только не повторяет информацию В. Гаека, но, напротив, некоторые вещи преподносит иначе. В «Хронике чешской» 1541 г. сказано, что король Владислав приказал всех погибших похоронить (Wladislaw Kral kazal | wssecky zbite natom mijstie pohřebiti Prussaky/ zwlasst Litwany/ Russaky/ Cžechy/ | Polaky/ každy narod obwlasstnie — CCCLXVIIr), а в чешской «Космографии» речь заходит о грудах человечьих костей, до сих пор лежащих на поле брани.