Ольга Шутова. «Уликовая» парадигма в историографии: новые возможности исследования биографии Франциска Скорины

Опубликовано: Францыск Скарына: асоба, дзейнасць, спадчына / Цэнтр. навук. б-ка імя Якуба Коласа Нац. акад. навук Беларусі ; уклад. Аляксандр Груша; рэдкал.: Л. А. Аўгуль [і інш.]. – Мінск : Беларуская навука, 2017. С. 74-102.

Несколько слов в защиту историографии: «тонкости перевода» и культурно-исторический контекст

Когда в 70—80-х годах прошлого века идеи культурной антропологии, семиотики, лингвистики сотрясали историографический ландшафт Европы и Америки, советские историки пребывали, так сказать, в счастливом неведении проблем, связанных со «знаковостью», «дискурсивностью», «языковым сознанием» и прочими «угрозами» научности истории как дисциплины. Непререкаемой гарантией научности истории представлялась её объективность, основанная на марксистско-ленинской идеологии, в то время как субъективизм подвергался всеобщему бичеванию.

Совершенно естественно, что в условиях стремления к наукообразному гиперсциентизму советская историческая наука никак не отреагировала на методологические дискуссии вокруг вышедших, соответственно в 1973 и 1979 гг., работ американца Клиффорда Гирца и итальянца Карло Гинзубрга, представителей таких, казалось бы, различающихся исследовательских областей, как культурная антропология и зарождающаяся микроистория. И также совершенно естественно, что когда на фоне идеологического кризиса постсоветской историографии изумлённому взору наших историков открылась картина многообразия течений, направлений и подходов к изучению истории на Западе, именно идеи этих авторов, уже ставшие классикой, привлекли особое внимание.

Нам представляется, что они остаются весьма актуальными и для нынешнего состояния скориноведения, ситуация в котором может быть охарактеризована словами П. Н. Беркова, пусть и сказанными им в иное время и по иному поводу – в отношении изучения наследия Ивана Фёдорова, – но с той бескомпромиссностью и твёрдостью, которые так нужны нам сегодня для поисков новых исследовательских возможностей: «Численно богатая литература об Иване Фёдорове не даёт, в сущности, не только исчерпывающего, но и сколько-нибудь полного представления о всей деятельности московского превопечатника» [2, c. 95].

Мы прибегли к авторитету знаменитого книговеда не случайно. На фоне того, что скориноведение насчитывает более 6 тысяч публикаций, практически никакая иная сфера белорусской историографии не имеет такого количества лакун, касающихся как биографии, творчества, особенностей изданий, взглядов Скорины, так и контекста, в котором он действовал. Как свидетельствует Г. Голенченко, «з 56 дакументальных і часткова наратыўных крыніц, што адлюстраваны ў гэтым зборніку («Францыск Скарына. Зборнік дакументаў і матэрыялаў». – Мінск, 1988), толькі ў 29 актах згадваецца імя Францішка Скарыны. …Абсалютная большасць усіх зарэгістраваных крыніц – судовыя маёмасныя справы. Інфарматыўная значнасць іх для вывучэння біяграфіі і дзейнасці Скарыны надзвычай абмежаваная. Хаця скарыназнаўства дасягнула значных поспехаў у вывучэннi жыцця i творчасцi Скарыны, карыстуючыся гэтымi крынiцамi з дапамогай метадаў мастацтвазнаўства, лінгвістыкi, інтэлектуальнай гісторыi, філасофіi i iншых, шматлiкiя пытаннi застаюцца невырашынымi» [6, c. 123].

В таком случае, каковы возможные направления движения в скориноведении? Во-первых, они могут осуществляться по пути приращения новых источников (что представляется, к сожалению, весьма проблематичным – достаточно привести в качестве примера парадоксальную скудость источниковой базы, которой располагают исследователи жизни одного из самых знаменитых творцов человечества У. Шекспира). Во-вторых, путём уточнения «классического» корпуса источников. Наконец, движение скориноведения вперёд может продвигаться за счёт использования новых подходов и методов, позволяющих увидеть нечто новое в уже имеющихся документах.

Данная статья пытается следовать именно в этом направлении с целью представить имеющиеся документы о Скорине в новой перспективе.

Наша первая посылка выстроена в рамках гирцевского «культурного поворота», представляющего мир в виде переплетения символов, скрывающих социальные связи, человеческие намерения и сложные культурные образования, рассматривая уже известные документы не только с точки зрения их функций, содержащейся в них прямой информации, но в их контексте, символики форм, их раскодирования и «плотных описаний». Несмотря на то, что Франциск Скорина нам кажется близким и понятным, во многом благодаря своей растиражированности, а также благодаря той национально-культурной символике, которой он облечён сегодня, мы, тем не менее, будем отталкиваться от факта, что современники Скорины, как и он сам, мыслили и жили в ином мире символов и смыслов. Пытаясь общаться с этим, иным, миром, с отдалённой от нас культурой, попробуем «раскодировать» частные факты в их «генерализирующем» контексте, а для этого в нашем «расследовании» будем опираться также на подход, основанный на идеях К. Гинзбуга – так называемой уликовой парадигме, в которой исследователь, словно охотник, «идущий по следу», находит, взвешивает, сравнивает и утверждает (или нет) «улики» для «материализации» общей картины.

Имея в виду культуру как «ансамбль текстов» и «сеть смыслов» [36, p. 5], мы уже делали попытку «расследовать» группу, пожалуй, самых знаменитых свидетельств о жизни Скорины – актовых записей 1512 г. о защите им в Падуе степени доктора медицинских наук. Новый взгляд стал возможен благодаря работам итальянских историков из Института истории Падуанского университета (Istituto per la storia dell’Università di Padova), опубликовавших весь корпус актов о защитах из архива Падуанского университета [15—17] и добившихся при этом ясности чтения, которое невозможно было иметь на плохочитаемых фотокопиях в Беларуси. То, что итальянские латинисты свели документы о защитах воедино, особенно значимо для нас, так как это позволило взглянуть на скориновские документы в контексте защит других кандидатов.

В результате мы выявили неточности, допущенные в историографии изначально, а затем претерпевшие позднейшие наслоения и ставшие источником некоторых стереотипов и ошибочных суждений. Не вдаваясь в частные детали нашего расследования, которые читатель может найти в предыдущих статьях^[i], приведём здесь лишь некоторые его выводы.

Рассмотрение трёх актов о защите, которую проходил Франциск Скорина в Падуанском университете (и одного «дубликата» из архива епископской курии), в совокупности с актами защит других кандидатов позволило изменить регистры «общего» и «особенного» в скориновском деле, а постановка его защиты в контекст медицинского куррикулума вообще, выявила его закономерности. Этот контекст свидетельствует, что процесс получения докторской степени в Падуанском, как и в других европейских университетах [33; 52; 23; 49; 38], проходил в три этапа (обращение кандидата в Священную Коллегию (Sacro Collegio) для испрошения «милости», которое так и называлось – gratia; пробный экзамен (tentativum); личный экзамен (privatum), подразумевавший получение знаков докторского достоинства – инсигний). При этом термины «gratie», «tentativum», «privatum» встречаются в Актах защит повсеместно, поскольку означают последовательные этапы в процедуре защиты.

Тот факт, что по устоявшейся в белорусской историографии традиции обычная, общая для всех кандидатов формулировка «gratie» (в нашем, скориновском, случае, «gratie in medicini amore Dei magistri Francisci Rutheni quondam domini Luce») переводилась как в белорусской версии В. Дорошкевича, так и в русской Я. Порецкого, как «присвоение звания в области медицины, именем любви к Богу («з ласкi Божай» у Дорошкевича) магистру Франциску Русину, сыну покойного господина Луки», имел серьёзные последствия. Во-первых, такой перевод подразумевал, что Франциск Скорина просил о бесплатном экзамене, а во-вторых, влиял на перевод другого слова – «privatum», который на белорусский и русский переводился не иначе, как «особый», что соответственно подразумевало особенность, исключительность случая Скорины по сравнению с существовавшей практикой защит. На самом деле, термин «privatum» (также, как «gratia», присутствующие повсюду в Актах как абсолютно ординарная формулировка для всех претендентов), означал личный (в смысле «индивидуальный», а не «особый») экзамен, который был завершающим, третьим, этапом в получении докторской степени. Этот экзамен являлся экзаменом pro forma, формальностью. Если экзаменаторы уже нашли удовлетворительными знания кандидата в ходе пробного экзамена – tentativum, то исход личного, privatum, экзамена заранее был предопределен как успешный и заключался в торжественном получении инсигний – знаков докторского звания.

Следует сказать также об имеющейся в актах защиты, которую проходил Франциск Скорина, формулы «nem. pen. diss.», что означает «nemine penitus dissentiente» («ни один человек из аудитории не имел возражений»). Она действительно свидетельствует о блестящей защите. Однако, при внимательном просмотре Актов защит Падуанского университета за 1501–1525 гг. [16], эта формула встречается у доброй трети кандидатов, перемежаясь с более простой «in maiori parte» / «большинством голосов» формулой^[ii].

Далее, в скориновских документах в Падуе нет информации о том, что он специально просит о бесплатном экзамене. Эта формулировка означается словом «gratis» и присутствует в актах у многих кандидатов [16, № 727, 728, р. 261–262; № 860, 863, p. 338–339], поэтому, мы не можем утверждать, что его случай является исключительным также и по этой причине.

Однако, несмотря на то, что мы снимаем с фигуры Скорины некоторый вымышленный флёр, феномен нашего «бедного, преодолевшего тысячи миль кандидата», не перестаёт от этого быть уникальным. Тот факт, что Франциск Скорина едет именно в Падую, самый престижный европейский университет в области медицины [30, p. 12] для получения наивысшего возможного для не-аристократа звания – степени доктора, представляется решающим. Ведь для медицинской практики докторская степень была не обязательна, достаточно было иметь степень магистра (и Франциск Скорина её уже имел, на что два раза указано в падуанских документах). Тем не менее, он считает важным проделать весь этот путь, буквальный и фигуральный, с целью получения степени доктора медицины. И не случайно – докторская степень была венцом научной карьеры [30, p. 30], а докторская степень из Падуи, являлась им вдвойне. Франциск Скорина, учёный медик и обладатель степени доктора, дающей право преподавать во всём христианском мире от имени вселенской церкви [38, р. 7], вступал в высшее медицинское «сословие». Так он приобретал статус не столько «практика» (больные прибегали скорее к помощи фармацевтов, акушерок, знахарей, цирюльников), сколько именно учёного, принадлежавшего к высшему обществу – обществу ренессансных интеллектуалов. Не случайно впоследствии на своём портрете Франциск Скорина помещает армиллярную сферу как символ посвящённых в науку!

Смещая акценты в суждении об исключительности и особенности защиты Скорины, следует обратить внимание и на интеллектуальный контекст, в котором она проходила. Читатель может судить сам: ко времени скориновской защиты, лихорадка книгоиздательского дела уже затронула Падую – к 1500 г. в Падуе работали десятки типографий, издававших философские трактаты, лирику Петрарки и Боккаччо, открывались книжные лавки и процветала книжная торговля [26]. Несмотря на то, что ещё в 1964 г. В. Тумаш (С. Брага) предполагал, что Франциск Скорина, будучи в Падуе, не мог не побывать в Венеции, где процветала издательская деятельность Альда Мануция, печатались чешская «Библия» (1506) и заказывались кирилличные шрифты для первых сербских изданий (1493–1495) [3, c. 21–22], мы можем пойти дальше. Теперь мы можем смело утверждать, что и будучи в Падуе, Франциск Скорина не мог пройти мимо такого очевидно выдающегося явления, как книгопечатание.

Это доказывают также и найденные нами следы о некоторых персонажах скориновой защиты. Среди докторов, которые принимали участие в дискуссиях («nomina doctorum qui interfuerunt sunt») оказался знаменитый в своё время переписчик, иллюминатор и антиквар, падуанец Бартоломео де Санто Вито (варианты: Санвито, Санкто Вито, Bartolomeo Sanvito, Bartholomeus de S. Vito)^[iii], изобретатель курсива (наряду венецианским издателем Альдо Мануцием [29; 62, p. 9–11]), законодатель оформительской моды не только в книгоиздательском деле Падуи, но и во всей Италии [25; 41, p. 7–10; 35] (ил. 1).

Ил. 1. Фрагмент заставки и заголовка руки Бартоломео Санвито, из S. Cyprianus. Carthaginensis episcopus, Epistolae. 1400–1500. Манускрипт хранится в Национальной библиотеке Франции (Bibliothèque nationale de France. Département des Manuscrits. Latin 1659. ark:/12148/btv1b84467896).

Помимо Санвито, на экзаменах, которым подвергся Франциск Скорина, присутствовали Антоний из Сончино (Antonius de Soncino) и Христофор из Линьямина (Cristophorus a Lignamine). Первый, как показывает наше расследование, принадлежал к роду иудейских книгопечатников, издавших, например, первую Библию на иврите [42, p. 56; 55]. Второй – «doctor collegii artistarum» [15, № 4, p. 96; 56], принадлежал к известному семейству первого итальянского книгопечатника Иоанна Филиппа де Линьямина (Johannes Philippus de Lignamine, 1428–?), положившего конец германской монополии на книгопечатание в Италии и напечатавшего в 1470 г. в Мессине первую итальянскую книгу [50, p. 321; 57].

Эти «следы» о биографии персонажей, присутствовавших на экзаменах Скорины^[iv] и напрямую связанных с книжным миром, позволяют реконструировать важные детали контекста, в которм жил Франциск Скорина в Падуе, и сделать более понятными его побудительные мотивы, просветительские идеи и будущий книгоиздательский проект.

«Уликовая» парадигма в изучении биографии Скорины: «следы» и символы

Наше историографическое расследование, «материализующее» обстоятельства докторской защиты, которую проходил Франциск Скорина в Падуе, в чём-то сродни детективу. Постараемся не разочаровывать читателя и надеемся, что наш сознательный выбор в пользу идей «уликовой» парадигмы К. Гинзбурга с его абдуктивным методом на основе сравнения, сличения множества «улик / следов», (на первый взгляд) далеко отстающих друг от друга, позволит выявить скрытые исторические взаимосвязи, прояснить (и ныне) многочисленные лакуны в биографии Скорины, погрузить сухие факты известных документов о нём в реалии ренессансной Европы, с её книгоиздательским и предпринимательским авантюризмом, сочетавшимся с гуманизмом и поисками универсального знания.

Безусловно, самым главным по количеству «следов / улик» представляется образ, который оставил нам сам (причём совершенно сознательно) Франциск Скорина – его портрет. Эта тема уже освящалась в наших предыдущих статьях^[v], где были озвучены довольно любопытные параллели и обобщения, позволяющие развить канонический образ Ф. Скорины, который долгое время представлялся неким одиноким (непонятым) титаном, новым представлением о тесных узах, связывавших его с миром печатной культуры, литературы, образования Европы.

Так же, как по символам портрета Скорины мы стремились ранее «реконструировать через установление чисто формальных соответствий исторические феномены, иначе не поддающиеся опознанию: датировки картин, творческое авторство» [37, p. XIV], – например, связи, которые Франциск Скорина имел с деятельностью Говарта ван Гемена (голланд. Govert van Ghemen, дат. Gotfred af Ghemen, или Готфрид де Ос – Gotfridus de Os), Йохана Велденера (Jan Veldener, или Johan Veldenaer), Петра Лихтенштейна (Petrus Liechtensteyn), и возможно, Винкина де Ворда (Wynkyn de Worde, или Jan Van Wynkyn), Джона Литтоу (John Lettou, Johannus Lettou), в данном разделе попытаемся проанализировать документы, описывающие не менее захватывающий эпизод из Скоринианы – его (возможный) вояж в Московию.

Начало этого нового «детективного» сюжета имеет, как всегда, историографическую преамбулу.

Первым, кто «запустил» идею о том, что Франциск Скорина, возможно, побывал в Москве, был Й. Фидлер в 1862 г. [31, р. 108–113]. Точнее, Фидлер обнародовал найденный им в Вене документ (датированный у С. Браги 1553 г., а у А. Флоровского 1552 г.; в энциклопедическом справочнике «Францыск Скарына i яго час» (Мiнск, 1988. – С. 578) указывается 1552 г.), в котором король Польши Сигизмунд Август пишет своему послу при папе Римском, чтобы тот донёс до сознания римских властей бесполезность договариваться с московским царём о его потенциальной коронации, так как ничего из этого хорошего не получится – всё равно московиты не станут верными римскому папе по причине своей ненависти к католичеству. И в качестве одного из доказательств этого тезиса, Сигизмунд Август рассказывает о случае, происшедшем ещё при его отце Сигизмунде I, когда кто-то из его подданных, напечатавший святое писание русскими буквами, повёз свои книги в Москву, где они были сожжены, по причине того, что были напечатаны в тех местах, которые подчинены Риму.

После этого, т. е. после 1862 г. некоторое время эта информация оставалась незамеченной по отношению к собственно Скорине. Й. Первольф впервые связал её с именем Франциска Скорины в 1888 г. [9, с. 596–597].

Однако эта мысль долго оставалась совершенно неозвученной ни для российской, ни для белорусской историографии. В 1940–1946 гг. русский эмигрантский историк, живший в Праге, А. В. Флоровский вновь выводит информацию о том, что Франциск Скорина, возможно, совершил путешествие в Москву, из забвения, ссылаясь на Фидлера и Первольфа [13].

Далее история «усвоения» историографией факта возможного пребывания Скорины в Москве подходит к трудам Витовта Тумаша (Сымона Браги). Дело в том, что даже и после работ А. Флоровского, эта информация оставалась долгое время в небытии, и только с выходом в свет очерка С. Браги «Доктар Францыск Скарына у Маскве» в Мюнхене в 1963 г. [5], эта история постепенно вводится в научный оборот.

Под влиянием наблюдений и логических выводов С. Браги (и А. Флоровского, который сужает хронологические рамки возможного путешествия [12, c. 155–158], с течением времени она приобретает такие очертания: где-то между 1525 и 1530 гг., согласно документу Й. Фидлера, некто (вероятно, Франциск Скорина) предпринимает поездку в Москву, причём, возможно берёт с собой не только книги, но и шрифты для книгопечатания там. Предприятие заканчивается неудачей, книги (и, возможно, шрифты, что объясняет, согласно С. Браге, последующее прекращение книгопечатания в Вильне) сжигаются, а сам Франциск Скорина спасается бегством.

Нельзя сказать, чтобы белорусские историки быстро «подхватили» и развили этот сюжет как перспективный в скориниане. Однако уже в 1958 г. М. А. Алексютович [1, с. 49], ссылаясь на Флоровского, приводит и этот эпизод с инструкцией короля Сигизмунда Августа. При этом у Алексютовича всплывает ещё один источник с возможным доказательством того, что Франциск Скорина, возможно побывал в Москве. Алексютович приводит свидетельство француза André Thevet в его «Космографии» (1584), «о сожжении в Москве шрифтов, привезенных туда из Польши каким-то русским купцом». В своём кратком сообщении об этом «французе» Алексютович ограничивается лишь комментарием «интересно» и ссылается на А. Флоровского, допускающего более раннюю датировку описываемого в нём события, чем 1560-е гг.

Действительно, в своем очерке «Чешская Библия в истории русской культуры и письменности» (Прага, 1946, в нашей статье – перепубликация в мюнхенском издании Verlag Otto Sagner, 1988) А. Флоровский, повествуя о документе Сигизмунда Августа 1552 г. и о предположении, что Франциск Скорина предпринимал вояж в Москву, упоминает в примечании и свидетельство Тэве. На с. 212 Флоровский пишет: «Все изложенное имеет, конечно, характер предположений, вызываемых принятием на веру сообщения Сигизмунда Августа, сообщения, представляющегося нам совершенно вероподобным». Далее, в сноске № 255 Флоровский указывает: «Француз André Thevet в 1584 г. в своих заметках о Московии упоминает о сожжении в Москве шрифтов, привезенных туда из Польши каким-то русским купцом «marchand russien» и использованных для издания книг (Thevet, Cosmographie, 165–166). Это известие относится обычно к 60-м гг. XVI в. (ср. Новосадский, Возникновение печатной книги, 60; Некрасов, Русская гравюра (сб. Иван Федоров, 78), но не связано ли оно с более ранним эпизодом?»

Получается, что и М. Алексютович, и А. Флоровский перессказывали текст Тэве по работам других авторов (Новосадский, Некрасов…). Об этом свидетельсвует и то, что Флоровский (а за ним и Алексютович) делает ошибку: Андре Тэве никогда ничего подобного не писал в своей «Космографии». Более того, «La Cosmographie universelle d’André Thevet» была издана в Париже в 1575 г., а не в 1584.

На самом деле в 1584 г. Андре Тэве издал «Les vrais portraits de hommes illustres» («Истинные портреты известных людей») в 8 томах. Именно в этом произведении, в главе, посвящённой московскому царю Василию, Тэве приводит сюжет о сожжении в Москве «русских шрифтов». Путаница произошла тогда, когда в 1858 г. князь О. Голицын издал в Париже книгу под названием «Cosmographie Moscovite par André Thevet, recueillié et publiée par le prince Augustin Galitzin». Книга представляет собой компиляцию отрывков из «Cosmographie universelle» 1575 г., касающихся рутенских, литовских и московских земель. Единственная глава, которую Голицын добавил в свою публикацию, помимо «Универсальной космографии», взята из другого труда А. Тэве, а именно, из «Истинных портретов знаменитых людей» 1584 г.

Другой историк белорусской эмиграции, В. Тумаш, очевидно, знал «Потреты» Тэве (Брага ошибался лишь в хронологии жизни А. Тэве – он указывает 1502–1590, вместо 1516–1590) и изучил интересующий нас фрагмент: «Ужо А. В. Флароўскі адзначыў, што ў друкаванай у 1584 годзе ў Парыжы кнізе выдатнага францускага касмографа, Скарынавага сучасьніка, Андре Тэвэта (1502–1590), ёсьць згадка пра тое, што ў Маскве былі спаленыя шрыфты, прывезеныя туды нейкім “рускім купцом”, – “pаr un Маrсhаnd Russien”. Дый праверка паказвае, што Тэвэт сваю вeстку датуе выразна 60-мі гадамі ХVІ стагодзьдзя – “mil cinq cens foixante”, што ніяк не пазваляе зьвязваць яе з фактам паленьня ў Маскве кнігаў, пра які Жыгімонт Аўгуст піша ўжо на самым пачатку 50-х гадоў таго-ж стагодзьдзя, дый піша як аб падзеі, што адбылася даўней, бо за панаваньня ягонага “нябожчыка бацькі”. Тэвэтава вестка найбольш праўдападобна тычыцца зьнішчэньня ў 1565 годзе ў Маскве друкарні Івана Хведаровіча й Пётры Мсьціслаўца, ці гэтак званае маскоўскае “ананімнае” друкарні».

Однако мнение С. Браги о том, что свидетельство Тэве относится к типографии Фёдорова, противоречит исследованиям П. Н. Беркова [2, с. 105–107] и М. Н. Тихомирова [10, c. 292–320]. Поэтому, если принимать «к расследованию» свидетельство А. Тэве, то следует иметь в виду его причастность либо к анонимным типографиям (что маловероятно из-за преемственности первых анонимных московских изданий и печати И. Фёдорова), либо к деятельности Ф. Скорины.

И всё-таки, возможно ли, что два источника – письмо Сигизмунда Августа 1552 г. и работа А. Тэве – говорят об одном и том же событии? И более того, усложним вопрос: возможно ли что три известных источника говорят об этом событии? На самом деле, мы имеем не два, а три рассказа о сожжении в 1525–1560-х гг. книг / шрифтов в Москве, привезенных «из Польши»: первое – документ Сигизмунда Августа 1552 г.; второе – фрагмент из «Портретов» А. Тэве 1584 г.; третье – отрывок из записок Дж. Флетчера «О государстве Русском» 1591 г. (путешествие Дж. Флетчера в Московию было в 1588–1589 гг.). В белорусской историографии свидетельство Дж. Флетчера не рассматривалось как слишком позднее, между тем, опубликованное в 1591 г., оно было написано гораздо раньше, в 1589 г., когда рукопись «О государстве Русском» легла на стол королевы Елизаветы.

Возможно, «разрулить» тупиковую ситуацию в деле Тэве / Флетчер поможет новый взгляд на эти свидетельства. Начнём с труда Андре Тэве в контексте его исследовательского кредо и источников, которыми он пользовался.

Обращаясь к личности самого А. Тэве, приходится констатировать известный во французской историографии факт: для Андре Тэве «измышлять было всё равно, что дышать» [21]. Чего стоило только его «открытие могилы Цицерона»! [43, p. 122]. Общеизвестны также и многочисленные случаи плагиатства Тэве (что, впрочем, было делом вполне обычным в эту эпоху). Однако, от свидетельств А. Тэве невозможно просто отмахнуться: в контексте всех подаваемых Тэве знаний, его смелости и отказа от библейской истории, при всей присущей ему фантазии и типичной эрудитской манере, многие его факты об истории, географии, языке описываемых земель представляются потрясающе правдивыми. Какими же источниками руководствовался Тэве?

Имея в своём багаже два собственных вояжа в страны Леванта и Бразилию, Тэве опирался на свои личные наблюдения, собирал и рассказы других путешественников [44, p. 59–60; 54, p. xx–xxiv), а также использовал труды других учёных – от античных философов и средневых схоластов до современных ему географов, от Птолемея, Исидора Севильского и Альберта Великого (Albertus Magnus) до Джироламао Кардано, Себастьяна Мюнстера, Бенедетто Бордоне, Франсуа де Бельфорэ [45, p. 408–436].

Поскольку Тэве никогда не бывал в Московии, то для её описания в своей «Универсальной космографии» 1575 г. он многое заимствовал из «Cosmographiae universalis», Lib. VI С. Мюнстера (Базель, 1550), который, в свою очередь, опирался на «Трактат о двух Сарматиях» Матвея Меховского [8]. При написании своих «Портретов» 1584 г. (напомним, что интересующий нас отрывок о сожжении книг фигурирует именно в «Портретах») он, очевидно, использовал другие источники. Многие сходства указывают на использование им «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха в переводе Жака Амио — Plutarchus, «Les vies des hommes illustres Grecs et Romains, comparees l’une avec l’autre par Plutarque de Chaeronee, translatees par Jacques Amyot» (Paris: Michel de Vascosan, 1559) и особенно «Истинных портретов знаменитых людей Теодора Беза [20]. Тем не менее, тэветовой Главы 56 «Basile, duc de Moscovie» («Василий, князь Московский»), в которой и встречается интересующий нас фрагмент о сожжении шрифтов в Москве, у Т. Беза нет. Совершенно определённо, А. Тэве не мог взять его и у С. Мюнстера, так как у того он, конечно, отсутствует [8, p. 187–200].

Рассмотрим более подробно интересующий нас отрывок из «Портретов» Тэве. До сих пор он рассматривался совершенно оторванно от общего контекста. Даже обширная коллекция «Францыск Скарына. Зборнiк дакументаў i матэрыялаў» [14, с. 202–203] не приводит его полностью, с самого начала, а лишь со слов «что касается типографии…» (кстати, перевод «imprimerie» как «типография» не совсем точен; следовало бы перевести «что касается книгопечатания»). Итак, текст самого Андре Тэве, причём не в отредактированном пересказе О. Голицына (на который ссылаются в белорусской историографии), а его оригинал из «Портретов» (ил. 2):

Par ce qu’en ma Cosmographie j’estime avoir assés plantureusement descrit ce que appartient à la source, moeurs & govuernement des Moscovites je passeray par dessus le discours qu’on pourroit requérir de moy sur ce sujet : seulement s’il y a quelque chose digne de remarquer, rne contenteray je d’en toucher icy autant que me le pourra permettre la suite de cette histoire, sans m’arreter soit aux anciennetés du gouvernement de ce pays, soit au progrés &: divers succés des affaires de l’etat Moscovite: non que jè vueille oublier ce, qui est à observer touchant quelques singularités, que j’avoye coulées en ma Cosmographie, qui pourront servir à illustration de cette histoire.

Entre autres i’ay apprins en l’année mil cinq cens foixantc feize, d’un Sieur Anglois, qui auoit demouré Ambaffadeur fept ans entiers au pays de Mofcovie, que les habitants naturels de ces contrées là font les hommes les plus cruels enuers leurs ennemis, dot on puiffe faire eftat. Ce n’est pas qu’ils s’acharnent sur leurs captifs, pour les devorer, mais ils les font passer sous la rigueur de la Loy Machiauelique, qui porte que jamais ne mord l’ennemy mort. Quant aux femmes, filles & ieunes enfans ils les vendent & efchangent à certains marchans Turcs ou Tartares, & en font, quoy qu’ils foyent Chreftiens un traffic fort commun entre eux.

Quant à l’Imprimerie, ils n’en ont eu l’usage, que depuis l’an mil cinq cens foixante, qu’elle leur fut defcouverte par un Marchand Ruffien, qui fit emploicte des Characteres, dont ils ont par après mis en lumière de fort beaux liures. Toutes-fois, comme ils font fcrupuleux & font des difficultés, où n’y a aucune apparence, à l’exemple de leurs Sectateurs Grecs aucuns d’entre eux par fubtiles rufes & perfonnes interpofées trouverent moyen de faire brufler leurs characteres, de peur qu’ils avoient que l’Impreffion n’apportaft quelque changement ou brouillis en leur opinion & religion, & fi pour cela n’en fut faite aucune recerche ou pourfuyte par le Prince ou fes fujets. Faut bien qu’ils honorent & reverent grandement leur religion, d’avoir tout en un coup laiffé perdre un fi précieux & excellent joyau, feulement pour la conception dont ils f’embeguinerent, que cette clarté pourroit defcouvrir quelque chofe qui avec le temps terniroit & efblouiroit le luflre de cette religion Monachale Bafilienne: Car des quatre Mendians & autres, qui ont cours parmy la Chreftienté Latine n’en y a aucune nouvelle entre les Mofcovites, non plus que parmy les Grecs, Armeniens, Neftoriens, Abyffins, Georgiens, Iacobids, Mingrelyens, Syriens & autres Chreftiens Levantins. Quant à l’Oration Dominicale en leur idiome, elle n’eft aucunement différente d’avec celle qui eft approuvée par tous les Chrefliens Latins [57, p. 388–389].

Перевод^[vi]: Поскольку я считаю, что в своей Космографии я достаточно обширно описал всё то, что касается истоков, нравов и управления у Московитов, я пропущу то, что можно было бы ещё сказать по поводу: только, если существует нечто действительно достойное, чтобы его отметить, я ограничусь тем, что коснусь его в данной работе, насколько мне позволит продолжение этой истории, не останавливаясь уже ни на прошлом управлении Московии, ни на прогрессе и различных успешных делах этого государства; при этом я не хочу забыть о некоторых особенностях, которые, признаюсь, упустил в своей Космографии и которые могут служить иллюстрацией к этому сюжету.

Между прочим, я узнал в 1576 году, от одного Английского Сэра, который жил в качестве Посла целых 7 лет в Московии, о том, что жители натуральные этой страны, о которых мы рассказываем, являются людьми самыми жестокими к своим врагам, насколько это только можно себе представить. Это не означает, что они набрасываются на своих пленных, чтобы их пожирать, но они их подчиняют строгости макиавелливского закона о том, что мёртвый враг никогда не кусает. Что же касается женщин, девушек и маленьких детей, то они их продают и обменивают некоторым турецким или татарским торговцам, создавая таким образом, несмотря на то, что являются христианами, достаточно обычный торговый трафик.

Что же касается Книгопечатания, то они его не имели аж до 1560 года, когда его для них открыл некий Русский (Рутенский. – О. Ш.) купец, который сделал Шрифты, при помощи которых потом они выпустили в свет весьма красивые книги. Тем не менее, поскольку они щепетильны (скрупулёзны. – О. Ш.) и создают трудности там, где их вовсе нет, по примеру своих сектантов Греков, некоторые среди них посредством тонких хитростей и связей нашли способ сжечь эти шрифты, боясь, что Книгопечатание принесёт какие-нибудь перемены и смешение в их взгляды и религию, и именно поэтому не было проведено никакого следствия и наказания со стороны Князя или его подчинённых. Надо же, как сильно они почитают и благоговеют над своей религией, чтобы в один момент потерять такое драгоценное и прекрасное сокровище, всего лишь из-за концепции, к которой они тяготеют, что такой свет (книгопечатание. – О. Ш.) может открыть что-то, что со временем даст поблекнуть или затмит блеск этой монашеской религии базилианцев (Тэве имеет в виду религию монахов в широком смысле византийского обряда. – О. Ш.). Ведь «четыре нищих» (распространённая в это время в Европе притча-сказка о четырёх нищих, вознаграждённых четырьмя дарами – грецкими орехами / фундуком, фигами, миндалем и изюмом, символизирующая четыре монашеских ордена – августинцев, францисканцев, кармелитов и доминиканцев. – О. Ш.), которые распространены среди латинского христианства, не имеют никакого распространения среди Московитов, а также среди Греков, Армян, Несторианцев, Абиссинов, Грузин, Якобидов, Мингрелийцев, Сирийцев и других Левантийских Христиан. Что же касается Молитвы Господней ( «Отче наш». – О. Ш.) на их языке, то она совершенно не отличается от той, которая принята всеми Латинскими Христианами.

     

Ил. 2. Фрагменты из книги А. Тэве «Истинные портреты» (Thevet, André. Les vrais pourtraits et vies des hommes illustres grecz, latins et payens en 8 vol. – Paris: I. Kervert et G. Chaudière, 1584. – Vol. 2).

Если не вырывать отрывок о книгах из всего текста Тэве, то можно обнаружить, что о сожжении книг Андре Тэве рассказал некий «Английский Сэр» в 1576 г. «Сэр» этот был в Москве послом в течение семи лет, и он датировал появление в Московии книгопечатания, а затем и факт сожжения шрифтов 1560-м годом.

Естественно «напрашивающийся» здесь Джайлс Флетчер никак не мог быть информатором Тэве, во-первых, чисто хронологически («Портреты» Тэве – 1584, а вояж Флетчера в Россию – 1588–1589 гг.), а во-вторых, потому, что Дж. Флетчер повсюду именуется Доктором (он закончил Итон и Кембридж), но не «сэром». Ошибки здесь быть не могло – в Англии тюдоровской эпохи употребление титулов и форм адресования было чётко регламентировано, а потому, когда Тэве говорит о «сэре», а не о «gentilhomme / gentleman» или «master» ясно, что он употребляет этот термин совершенно сознательно.

Итак, «английский след»

Начиная поиски «сэров-англичан», причём бывших послами в Московии, обратимся к списку дипломатических представительств Англии. Тут нас ожидает сюрприз – дело в том, что в весь интересующий нас период в России не было постоянного посольства Англии; английские послы выполняли свои миссии в течение одного года [19, р. 16]. Получается, что информация Тэве о после, бывшего в Москве в течение 7 лет, неверна или неточна.

Хронология английских миссий в Московию в интересующее нас время (т. е. до поездки Дж. Флетчера) выглядит следующим образом [22, p. 8–9]:

1553 – Первая экспедиция, предпринятая сэром Хью Уиллоуби и Ричардом Чэнслором в поисках северо-восточного пути в Индию и Китай.

1555 – Создание Московской компании (Muscovy Company) в Лондоне.

1556 – Миссия Ричарда Ченслора в Москву.

1557 – Путешествие Энтони Дженкинсона по течению рек Двина, Пинежа, Сухона.

1557 – Миссия Энтони Дженкинсона в Москву.

1558–1559 – Путешествие Энтони Дженкинсона по Волге к Каспийскому морю и Бухаре.

1561 – Миссия Энтони Дженкинсона в Москву.

1562–1563 – Путешествие Энтони Дженкинсона в Дербент, Шемаху и Персию.

1563–1564 – Путешествие Томаса Элкока в Персию.

1566 – Миссия Энтони Дженкинсона в Москву.

1568–1569 – Посольство сэра Томаса Рэндольфа, в котором его сопровождал английский поэт Джордж Турбервиль.

1571– Миссия Энтони Дженкинсона в Москву.

1573, 1574 – Миссии Даниила Сильвестра.

1580 – Миссия Джерома Хорсея, агента Московской компании, действовавшего в качесте русского эмиссара в Англии.

1580 – Путешествие Чарльза Джекмана и Артура Пита в Сибирь.

1583–1584 – Посольство сэра Джерома Боуса.

1584 – Миссия Режинальда (Роберта) Бекмана.

1585, 1586, 1587 – Миссии Джерома Хорсея.

1588–1589 – Миссия доктора Джайлса Флетчера.

Отчёты практически всех этих путешественников опубликованы Ричардом Хэклюйтом в его обширном сборнике «Главные плавания, путешествия и открытия английского народа» [40] (ил. 3, 4).

Ил. 3. Титульный лист из книги Р. Хэклюйта «Главные плавания» (Hakluyt, Richard. The principal navigations, voyages, traffiques and discoveries of the English nation. – London : G. Bishop and R. Newberie, 1589).

Ил. 4. Титульный лист из книги Р. Идена «Десятилетия» (Eden, Richard. The Decades of the Newe Worlde or West India / ed. E. Arber. – Birmingham, 1885).

Сэр Хью Уиллоуби, командующий самой первой экспедиции англичан 1553 г., не мог быть «нашим» сэром, поскольку трагически погиб вместе со всем экипажем своего флагманского судна в самом начале путешествия.

Сэр Джером Боус, хоть и был «сэром», никак не мог быть информатором А. Тэве, поскольку его миссия в Москву состоялась в 1583–1584 г., после чего он не бывал во Франции, между тем как Тэве издал свои «Портреты» именно в 1584 г.^[vii]

Единственным из английских послов, удовлетворяющим всем критериям наших поисков, был сэр Томас Рэндольф (Thomas Randolph). Во-первых, это «Английский Сэр», имевший статус посла, во-вторых, он находился в Москве со специальной миссией в 1568–1569 гг. Кроме того, в 1573 и 1576 гг. Рэндольф выполнял также специальную миссию посольства во Франции. Напомним, что именно 1576 год Тэве указывает как год знакомства с «Английским Сэром». Это совпадает по времени с пребыванием именно Рэндольфа, который как раз 7 лет назад (а не в течение 7 лет) был послом и в Москве. Такого же мнения придерживается и английский исследователь П. Хаэр: «Возможно, Рэндольф указал Тэве длительность своего пребывания в Москве как 7 месяцев, или 7 лет спустя» [39, р. 240].

Предположим, что Томас Рэндольф и был тем самым информатором Андре Тэве, который сообщил ему о сожжении в Москве шрифтов. Тогда логично было бы ожидать найти подобную же информацию в отчёте самого Рэндольфа. Однако опубликованный в сборнике Р. Хэклюйта короткий отчёт Рэндольфа о его миссии не содержит такого сюжета («The ambassage of the right worshipfulll Master Thomas Randolfe, Esquire, to the Emperour of Russia, in the yeere 1568, briefly written by himself» [40, vol. 3, р. 102–107]).

Отправившиеся в путешествие в июне 1568 г. и прибывшие в сентябре в Москву, участники дипмиссии Рэндольфа 17 недель протомились в Москве, в закрытом посольском доме под присмотром двух приставов по причине эпидемии. О настроениях компании Рэндольфа можно судить по саркастическим стихам поэта Джорджа Турбервилля, отправившегося вместе с ним в далёкую Московию:

Так сам суди о нас, твоих друзьях, какая жизнь у нас,

Что возле полюса мерзлоты терять наши грустные дни были рады,

В этой дикой пустыне, где законы не имеют обязательств,

Но всё находится в воле царя, который может помиловать или казнить.

…

Редкий холод, народ груб, а князь так наполнен гордостью,

Королевство переполнено монахами и монахинями, и священники со всех сторон,

Манеры настолько напоминают турецкие,

Мужчины переполнены хитростью, женщины глупы,

Храмы, где полагается быть обители святости, забиты идолами,

А традиции слишком причудливы

(«To Parker. Certain letters in verse, written by Master George Turbervile out of Moscovia, which went as Secretarie thither wit Master Tho. Randoph, her Majesties Ambassadour to the Emporour 1568, to certain friends of his in London, describing the maners of the Countrey and рeople» [40, vol. 3, p. 134, 135]).

Лишь в феврале 1569 г. Т. Рэндольф смог увидеть Ивана Грозного и, после положенного торжественного приёма, был приглашён ночью для особых переговоров, которые продолжались три часа. О чём шла речь, Рэндольф умалчивает, однако список привилегий, полученных Московской компанией вследствие этих секретных переговоров, достаточно красноречив: экслюзивные права на торговлю с Московией, провоз товаров в третьи страны, права на собственность и т. д.

Из более позднего отчёта Энтони Дженкинсона, приехавшего вслед Рэндольфом «на помощь», мы узнаём, что Рэндольф вёл переговоры с Иваном Грозным о «делах государевых» («Princely affaires», как называет их Дженкинсон) в Вологде, о чём Рэндольф в своём отчёте опять-таки не говорит ни слова.

То, о чём он умалчивает, проступает из письма польского короля Сигизмунда II Августа 1559 г. [40, vol. 2, p. 485]. Сигизмунд Август был недоволен поставками Московской компанией для Ивана IV материалов, оружия, технологий и оружейников (тех самых «artificers», освобождения которых от службы на Ивана IV и возвращения которых на родину добивался Дженкинсон во время своей последней миссии в Москву 1572 г., или «gunners» – см. свидетельство chief master gunner Edward Webb, побывавшего в 1566–1568 и 1571 гг. в Москве и в 1690 г. опубликовавшего свои воспоминания) [40, vol. 2, p. 191].

Переписка агента Московской компании Генри Лэйна и Ричарда Хэклюйта дополняет картину о содержании секретных переговоров Т. Рэндольфа. В ней Г. Лэйн обрисовывает ситуацию с жалобами Сигизмунда и других суверенов в контексте Ливонской войны и взятия русскими Смоленска и Полоцка: «Я также послал тебе копию письма короля Польши к её Величеству Королеве, вместе с другими посланиями от других народов, демонстрирующих неудовольствие по поводу нашего трафика в Россию с 1558 по 1566 гг., особенно через Нарву: в этом 1566 году, имея генеральную доверенность от Компании (Московской. – О. Ш.), я был в Нидерландах, в Антверпене и Амстердаме, и иногда в компании с Поляками и Датчанами, и поскольку я занимался счетами в России, я мог лучше ответить и доказать, что их государства, наряду с Итальянцами были более виновны в обвинениях, написанных королём Польши» («A Letter of M. Henrie Lane to M. Richard Hakluyt, concerning the first ambassage to our most gracious Queene Elizabeth from the Russian Emperour anno 1567» [40, vol. 3, p. 99].

Корреспондент Г. Лэйна, Ричард Хэклюйт, уже неоднократно нами упоминался в связи с опубликованным им сборником «The Principall Navigations». Пристальнее посмотрим на эту личность. Получив образование в Вестминстерской школе и Оксфорде (бакалавр в 1574 г. и магистр в 1577 г.), Хэклюйт очень рано стал проявлять интерес к географии и истории географических открытий. Зная латынь, итальянский, испанский, португальский, французский языки, имея многочисленные связи и авторитет в кругах географов, путешественников, торговцев, Хэклюйт собрал внушительную коллекцию источников. Он опубликовал много книг, но его «The Principall Navigations» были самыми известными среди современников [46, p. 368].

Однако в деле собирания и публикации источников о новых землях Р. Хэклюйт не был первым. И вновь попытаемся обратиться к «контексту» – в нашем случае, к комплексу связей, отношений и настроений, царивших в Англии в 1550-е гг. Открытия Х. Колумба, успехи португальцев и испанцев в деле освоения новых путей в «Индию» и Китай, с одной стороны, и потребности экономического роста внешнего и внутреннего рынков Англии, с другой, прогрессивно стимулировали интерес английских предпринимателей к новым векторам торговли. Это создавало совершенно особенный климат жажды путешествий и географических открытий, которому суждено было стать доминирующим для Англии в течение нескольких веков. Одними из первых, кто ощутил «ветер странствий» и начал их подготовку, были венецианец на службе английской короны Себастьян Кабот, математик, астролог и географ Джон Ди и предприниматель, книгоиздатель Ричард Иден [18, p. 43–54]. Первый из троих становится губернатором новой Московской компании (Muscovy company), второй выступает в качестве ближайшего советника королевы Елизаветы, а третий является идейным вдохновителем рискованного, но заранее спланированного мероприятия («who longe before had this secreate in his mynde» [27, p. 289; 28], – путешествия на северо-восток Европы, через Арктику, с целью открытия пути в Китай в 1553 г. (не случайно вскоре Ричарда Идена назначают архивистом Московской компании) [46, р. 363].

В качестве подготовки именно Ричард Иден собирает все существующие свидетельства, которые могут помочь в предстоящем путешествии (опубликованы в сборнике «The Decades of the Newe Worlde or West India» в 1555 г. [27], но известные гораздо раньше, до первой экспедиции 1553 г. сэра Хью Уиллоуби и капитана Ричарда Ченслора, который несмотря на гибель Уиллоуби, успешно завершил миссию, встретившись с Иваном Грозным).

Большинство исследователей обращают своё внимание на содержащиеся в сборнике Идена рассказы об Америке. Однако Р. Иден, будучи также энтузиастом продвижения англичан в Китай и Индию через русские земли, размещает в своей коллекции и самые свежие на ту пору источники о Московии. Среди них, конечно, описания Дж. Гастальди, С. Герберштейна и С. Мюнстера (краткие выдержки из их изданий 1548, 1549 и 1550 гг. соответственно), которые мы здесь опускаем за их известностью, а также два других свидетельства, представляющие для нас особый интерес. Первое – это выдержки из трактата католического епископа и писателя Иоганна Фабера^[viii], записавшего свой рассказ о Московии – «Ad Serenissimum Principem Ferdinandum Archiducem Austriae, Moscovitarum iuxta mare glaciale Religio», a D. Ioanne Fabri aedita (Basle, 1526) со слов русских послов, возвращавшихся из Испании через германский город Тюбинген [7]. Второе – текст ещё одного латинского автора – итальянца Паоло Джиовио (Павла Иовия Новокомского), также записанного со слов русского посла Дмитрия Герасимова – Paolo Giovio, Pauli Jovii Novocomensis, «Libellus de legatione Basilii magni Principis Moschouiae ad Clementem VII, Pont» (Max. Basel, Aedibvs Francisci Minitii Calui, 1525), из которого Иден, в своём переводе с латыни удерживает лишь то, что «русские отвергают положение о верховенстве Римской церкви; не разрешают проникновение на свою территорию иудеям по причине того, что те научили турок делать медные пушки (Иден переводит не «canons», а «gunnes» как оружие вообще); у них множество священных книг от греческих учёных, переведенных на «иллирийский» язык, самый распространнённый из всех; они, помимо книг о своих собственных историях, имеют также книги об Александре Македонском, римских императорах, Антонии и Клеопатре, но не имеют представления о философии, астрономии, теоретической физике, а также о свободных искусствах и невежественны в медицине, как пророка воспринимают врача, знающего какую-нибудь траву» [27, р. 315].

Именно эти сведения стали базовыми для составления первых впечатлений английскими путешественниками в Московию, на них они обращали внимание как на отправные в своих расспросах, уже будучи «на месте».

Это объясняет, почему в рассказе Р. Ченслора, записанного сразу после возвращения его из России в Англию летом 1554 г. неким Климентом Адамсом^[ix], «учёным молодым человеком, наставником королевских пажей из уст самого Ричарда Ченслора» (о чём свидетельствует Ричард Иден) [40, vol. 2, p. 239], мы находим отрывок, весьма перекликающийся с той информацией, что мы видели у П. Джиовио:

They use both the Olde and the Newe Testament, and read both in their owne language, but so confusedly, that they themselves that doe reade, understand not what themselves doe say: and while any part of either Testament is read, there is libertie given by custome to prattle, talke, and make a noise: but in the time of the rest of the service they use very great silence and reverence and behave themselves very modestly, and in good sort. As touching the Lords praier, the tenth man amongst them knowes it not: and for the articles of our faith, and the ten commandements, no man, or at the least very fewe of them doe either know them or can say them: their opinion is, that such secrete and holy things as they are should not rashly and imprudently be communicated with the common people. They holde for a Maxime amongst them, that the olde Lawe, and the commandements also are abolished by the death and blood of Christ: all studies and letters of humanitie they utterly refuse: concerning the Latine, Greeke, and Hebrew tongues, they are altogether ignorant in them [40, vol. 2, p. 266].

Перевод: Они используют и Старый, и Новый Заветы, которые они читают на их собственном языке, но настолько запутанно, что то, что они читают на самом деле, они сами не понимают: и когда читается какая-нибудь часть Завета, по обычаю можно свободно болтать, разговаривать и издавать звуки; в то же время в остальное время богослужения, они соблюдают великую тишину и почтение, и ведут себя очень скромно и хорошим образом. Что же касается молитвы Господней, каждый десятый среди них её не знает: и в отношении символов нашей веры, десяти заповедей, никто, или по крайней мере почти никто, на самом деле их не знает или не может процитировать; они считают, что такие секретные и священные дела не должны грубо и неосторожно сообщаться простому народу. Они также придерживаются максимы, что старый Завет и заповеди также упразднились через смерть и кровь Христа; они абсолютно отрицают всю науку и учения человечества; что же касается латыни, греческого и древнееврейского языков, то они одинаково невежественны в них.

Таким образом, ещё до собственно отчёта Р. Ченслора, Климент Адамс пишет «с его слов» пространное описание Московии, на самом деле во многом пересказывающее «Записки о Московии» С. Герберштейна, но включающее приведенный нами отрывок – оригинальный и отсутствующий у Герберштейна. Экземпляры этого текста, написанного на латыни и опубликованного в 1554 г., утеряны, однако, переведенные на английский, они перепечатаны Ричардом Хэклюйтом в 1589 г.

В своей коллекции «Главные путешествия», Р. Хэклюйт, в отличие от Р. Идена, сосредотачивает внимание на свидетельствах об успехах английских первооткрывателей. Будучи горячим сторонником английской колонизации Америки, он также всячески поддерживал идею продвижения англичан на восток, в том числе в Московию. Р. Хэклюйт, благодаря поддержке своего родственника (носящего то же имя), известного юриста Ричарда Хэклюйта Старшего, который был вторым после Р. Идена архивистом Московской компании, имел полный доступ к документам её архива. Ему также оказывал помощь сам Э. Дженкинсон, давший ему возможность ознакомиться со своими личными документами [46, p. 369].

В результате Хэклюйт сумел издать отчёты, описания, некоторые письма агентов и послов, а также официальные документы, рассказывающие об организации Московской компании. Поскольку позже, во время Великого пожара 1666 г. в Лондоне, архив Московской компании был уничтожен, труд Р. Хэклюйта представляет собой единственную возможность ознакомиться с этими источниками. Тем не менее, сравнивая некоторые отрывки из публикации Хэклюйта с немногочисленными источниками, которые были уже опубликованы до него, английские исследователи установили интереснейший факт: уже в первом издании «The Principall Navigations» 1589 г. Р. Хэклюйт подвергает свои источники серьёзной цензуре. Так, например, Хэклюйт сознательно опускает некоторые, особенно негативные, стихи Д. Турбервиля об извращённых нравах в народе, о существовании которых мы знаем только благодаря тому, что сам Турбервиль издал их в отдельном сборнике 1574/1575 гг. (не сохранился), а затем в новом сборнике «The Tragical Tales», вышедшем в 1587 г. – за два года до труда Хэклюйта [59]. Ещё одним примером служат модификации, внесённые Хэклюйтом в текст отчёта английского дипломата сэра Джерома Боуса. Отчёт Д. Боуса был напечатан у Хэклюйта в своём оригинальном виде лишь в нескольких первых экземплярах «The Principall Navigations» 1589 г., а в следующих заменен на другую версию, ведущую повествование от третьего лица. Хотя принципиальное содержание двух версий не отличается, во второй существенно уменьшен неуважительный тон в отношении России и её царя [24, p. 546–564; 46, p. 369].

Самым красноречивым примером цензурирования Хэклюйтом своих источников служит история с описанием России Дж. Флетчером.

Говоря о докторе права Джайлсе Флетчере, известном выпускнике Итона и Кембриджа, поэте, преподавателе, интеллектуале, мы вышли на завершающий этап нашего расследования. Дело в том, что когда Джайлс Флетчер занимал дипломатический пост в Шотландии, его непосредственным начальником был… уже известный нам сэр Томас Рэндольф [48, p. 44] – бывший посол Елизаветы в Московии. Именно Рэндольф рекомендовал Дж. Флетчера для новой дипломатической миссии в Москву, которая состоялась в 1588–1589 гг. [47, p. 188].

Несмотря на устоявшееся в историографии мнение о том, что Флетчер опубликовал свою работу «О государстве Русском» («Of the Russe Common Wealth») в 1591 г., на самом деле, рукопись Флетчера, которую он посвятил королеве Елизавете, была готова уже в 1589 г. По приезде в Англию в сентябре 1589 г. он встречался с Лордом Казначеем Уильямом Сэсилем, который занимался международно-торговыми делами, о чём имеется письменное свидетельство самого лорда Сэсиля, основанное на кратком изложении посольской миссии Флетчера и её результатов, сделанном рукой самого Флетчера [28, p. 79]. Однако Хэклюйт, которому манускрипт Флетчера был известен, безусловно, проявляет осторожность, и своём первом издании «The Principall Navigations» 1589 г. не публикует его по причине слишком большого количества критической информации о Московии. Флетчер, убеждённый противник тирании, сквозь призму русской тиранической манеры управления, даёт свой ответ на один из главных вопросов интеллектуалов Ренессанса о том, законно ли сопротивление тирану, в положительном смысле. Это само по себе ставило его в «неловкое положение» в условиях роста политического консерватизма в Англии [56, p. 162].

Тем не менее, через два года после своего возвращения из посольской миссии в Москву, Дж. Флетчер самостоятельно публикует свой труд в Лондоне (1591) [32, c. 5–129].

Вскоре выяснилось, что Ричард Хэклюйт, избегая публикации манускрипта, проявлял осторожность не случайно. Сразу вслед за Флетчеровской публикацией, в 1591 г. инвесторы Московской компании, настороженные чересчур негативным имиджем России, проступающим из книги, и возможными дипломатическими и коммерческими санкциями со стороны Москвы, высказали многочисленные «неудовольственные замечания». Официальным поводом к запрещению труда Флетчера стало коллективное письмо от английских торговцев – пайщиков Московской компании сэру лорду Сэсилю с обоснованием и требованием запретить печатание Флетчера [28, «The Company of Merchants trading to Muscovy, to Sir William Cecil, Lord High Treasurer», p. 76–79],

Книга была запрещена и её экземпляры отозваны. Несмотря на это, Ричард Хэклюйт берёт на себя смелость и публикует текст Флетчера во втором издании своих «The Principal Navigations» 1598 г., но в цензурированном виде [56, p. 153–163], причём под цензуру попал… самый интересный для нас отрывок – о книгопечатании и сожжении книг^[x], очевидно как самый «одиозный» с точки зрения Хэклюйта, поскольку свидетельствовал об отказе русского духовенства от прогресса, которое, как говорил иными словам А. Тэве «позволило потерять такое драгоценное и прекрасное сокровище» – книгопечатание.

Несмотря на то, что в новом издании у Хэклюйта этот фрагмент не появился, к этому времени Анрэ Тэве уже имел информацию от «Английского Сэра» и посла (в Париже в 1576 г.) и опубликовал её в своих «Портретах». Свидетельство Джайлса Флетчера, написанное в 1589 г., практически слово в слово повторяет рассказ Тэве (изданный в 1584 г.). Общим источником для обоих фрагментов о сожжении типографии послужило свидетельство английского посла сэра Томаса Рэндольфа. Это единственный персонаж, который удовлетворяет всем критерием поиска, и одновременно друг-рекомендатель Флетчера, бывший в Москве 7 лет назад, до встречи с А. Тэве в 1576 г. во время дипломатической миссии в Париже.

То, что в отчёте самого Рэндольфа нет интересующего нас сюжета, не симптоматично. Отчёт Т. Рэндольфа – единственный в сборнике Хэклюйта, вообще не содержащий описаний нравов, обычаев, религии Московии (что, видимо, было продиктовано его сугубо функциональным характером и секретностью миссии о «государевых делах»).

Следует отметить, что хотя сам сюжет в рассказах Тэве и Флетчера совпадает, в то же время Тэве использовал его для детализации описания религии и нравов, а Флетчер в своём трактате о Московии – как аргумент против невежества, закоснелости клира и тиранической формы управления. И это естественно, что Флетчер обратил на него особое внимание. Его любопытство уже было подготовлено предыдущими источниками, которые публиковали Р. Иден и Р. Хэклюйт.

С некоторой долей вероятности можно утверждать, что человеком, который подкрепил интерес А. Тэве к информации о сожжении книг в Москве, был никто иной, как сам Ричард Хэклюйт, имеющий доступ ко всем документам Компании, и решавший, какие источники включать в «официальную» коллекцию, посвящённую «достижениям английской нации». В 1583–1588 гг. Хэклюйт жил в Париже в качестве духовника лорда Стэффорда (Sir Edward Stafford). По имеющимся исследованиям, Тэве и Хэклюйт не только встречались, но и обменивались информацией и продавали источники друг другу [54, р. xxviii, 69–72; 51, p. 438–439].

Наше расследование, таким образом, позволяет связать два, до настоящего времени рассматривавшихся как разные, источника – А. Тэве и Дж. Флетчера – с сэром Томасом Рэндольфом в качестве «общего знаменателя». В свою очередь, это открывает возможность для дальнейшего текстологического анализа и поиска других «следов», которые могут позволить «понизить» хронологическую планку обоих свидетельств (1560-е гг.) и вписать её в рамки жизни Скорины. …Или не позволить, что также даст решение проблемы о возможной поездке, которую которую возможно совершил Франциск Скорина в Москву.

___

[i] Ольга Шутова. И вновь о Скорине в Падуе: новые возможности прочтения старых документов. Время, контекст, обстоятельства, присутствующие. Опубликовано на белорусском и английском языках в трёх частях в журнале Belarusian Review – Winter 2014, vol. 26, No. 4. P. 17-23; Spring 2015, vol. 27, No 1. P. 23 -28; Summer 2015, vol. 27, No. 2. P. 21-28.

См. также на англ.: Shutova, O. Again About Skaryna in Padua: New Possibilities of Reading the Old Documents. In Three Parts. Part 1. Time and Context / O. Shutova  // Belarusian Review. – Winter 2014. – Vol. 26, no. 4. – P. 17–23; Part 2. Circumstances // Belarusian Review. – Spring 2015. – Vol. 27, no 1. – P. 23–28; Part 3. Attendees // Belarusian Review. – Summer 2015. – Vol. 27, no. 2. – P. 21–28.

См. также на бел.: Шутава, В. Ізноў пра Скарыну ў Падуі: новыя магчымасцi прачытання старых дакументаў. Час, кантэкст, абставiны i прысутныя. У 6 частках / В.  Шутава // Belarusian Review. – Winter 2014. – Vol. 26, no. 4; Spring 2015. – Vol. 27, no 1; Summer 2015. – Vol. 27, no. 2.

[ii] Высказывается предположение, положительные результаты экзаменов «tentativus» при защитах подавляющего большинства кандидатов связаны с существенной прибавкой к зарплате членов комиссий [38, о зарплатах – р. 24 и об оплате промоутеров – p.179–180].

[iii] Некоторые источники утверждают, что он умер в 1511 г. [35]. В Библиотеке Ватикана содержатся документы, указывающие на то, что ещё в 1518 г. Санвито был жив. В справочнике Фонда Гетти «Union List of Artist Names» находим информацию о том, что он родился в 1435 г. в Падуе и умер после 1518 г. [61]. Кроме  того, последняя запись о присутствии Бартоломео Санвито на экзаменах в Падуанском университете в «Acta Graduum Academicorum» датируется 1 февраля 1516 г. [16, p. 256].

[iv] См. о круге знакомств Скорины в Падуе и европейских книгоиздательских связях в примечании 1 данной статьи.

[v] Анализ символов – предметов и знаков – портрета Ф. Скорины (армиллярная сфера, «солнце и месяц», «треугольник», «трапеция») см. в статье: Шутова, О. М. Вновь портрет Франциска Скорины, или о необходимости «читать» гравюры / О. М. Шутова // Крынiцазнаўства i спецыяльныя гiстарычныя дысцыплiны / рэд. В. Л. Лiпнiцкая, С. М. Ходзiн. – Мiнск: Выд. Белдзяржунiверсiтэта, 2015. Режим доступа: https://shutova.com/ru/skaryna-portrait-printer-devices-authors-cut

[vi] Тут и далее перевод наш

[vii] Благодарим К. Ю. Ерусалимского (д. и. н., профессор РГГУ) за вопрос о Дж. Горсее в ходе обсуждения моего доклада «Сопоставляя «следы»: «уликовая» парадигма в историографии и источники о (возможном) пребывании Франциска Скорины в Москве» на конференции «Берковские чтения. Книжная культура в контексте международных контактов: К 500-летию белорусского книгопечатания» (24–25 мая 2017 г., Полоцк, Беларусь). Сэр Джером Горсей, несмотря на свой семнадцатилетний опыт связей и интриг при Московском дворе, не может приниматься в расчёт как кандидат на роль информатора Тэве, посла, сэра и резидента в Париже в 1576. Он был в статусе ученика в начале своих путешествий (1573) в Московию. В 1580 г. занимал пост управляющего московским филиалом Компании и даже в 1584 г. (напомним, что в 1584 г. Тэве уже опубликовал свои «Потртеты»), его именовали «Master», а не «Sir» (более того, его положение и миссии 1580, 1585, 1586, 1587 гг. в Московской компании были довольно противоречивыми и оспариваемыми многими). Вдобавок, Горсей не бывал в Париже.

[viii] Его имя традиционно переводится российскими исследователями как Фабри, хотя это родительный падеж, в латинском оригинале именительный падеж – «Faber».

[ix] Климент Адамс, выпускник Итона и Кембриджа, также входивший в кружок «идейных вдохновителей» путешествий в сторону Китая через Московию, сторонник расширения политики на восток («to the honour and renowme of your name will be spred amongst those nations», – как писал он, обращаясь к Марии Тюдор).

[x] Тем не менее, Флетчер ещё раз издавался в 1625 г., в огромной коллекции Сэмюэля Пурчаса «Hakluytus Posthumus, or Purchas his Pilgrimes». Эта коллекция рассматривалась Пурчасом как своего рода продолжение труда Ричарда Хэйлюйта и отчасти базировалась на манускриптах, оставленных Хэклюйтом, который к тому времени уже умер (1616).

Источники и литература

1. Алексютович, М. А. Скарына, яго дзейнасць i светапогляд / М. А. Алексютович. – Мiнск : Выд-ва АН БССР, 1958. – 145 с.

2. Берков, П. Н. Несколько замечаний о деятельности Ивана Федорова и его предшественников / П. Н. Берков; отд. отт. из кн.: Иван Фёдоров – первопечатник / ред. А. С. Орлов. – Москва ; Ленинград : АН СССР, 1935. – С. 95–117.

3. Брага, С. (Вiтаут Тумаш). Геаграфiчная лякалiзацыя жыцьцяпiсу доктара Скарыны / С. Брага // Запiсы. – Мюнхэн : Беларус. Iн-т Навукi й Мастацтва, 1964. – Кн. 3. – C. 9–33.

4. Брага, С. Скарына у Падуi / С. Брага // Запiсы. – Мюнхэн : Беларус. Iн-т Навукi й Мастацтва, 1970. – Кн. 5. – С. 35–79.

5. Брага, С. Доктар Скарына у Маскве / С. Брага // Запiсы. – Munchen: Беларускi Iнстытут Навукi й Мастацтва, 1963. – Кн. 2. – С. 9–36.

6. Галенчанка, Г. Я. Францыск Скарына: у паціне версій, стэрэатыпаў і міфаў / Г. Я. Галенчанка // Российские и славянские исследования / ред.: А. П. Сальков, О. А. Яновский. – Минск : Белорус. гос. ун-т, 2008. – Вып. 3. – С. 123–136.

7. Кудрявцев, О. Ф. Трактат Иоганна Фабри «Религия московитов» / О. Ф. Кудрявцев // Россия и Германия. – Москва : Изд-во РАН ИВИ, 1998. – Вып. 1. – С. 10–45.

8. Меховский, М. Трактат о двух Сарматиях / М. Меховский. – Москва ; Ленинград : Изд-во АН СССР, 1936. – 288 с.

9. Первольф, И. И. Славяне, их взаимные отношения и связи / И. И. Первольф. – Варшава : Тип. К. Ковалевского, 1888. – Т. 2. – 631 с.

10. Тихомиров, М. Н. Начало книгопечатания в России / М. Н. Тихомиров // У истоков русского книгопечатания / ред.: М. Н. Тихомиров, А. А. Сидоров, А. И. Назаров. – Москва : Изд-во АН СССР, 1959. – С. 9–40.

11. Фабри, И. Религия московитов / И. Фабри // Россия и Германия / ред. Б. М. Туполев. – Москва : Изд-во РАН ИВИ, 1998. – Вып. 1. – 379 с.

12. Флоровский, А. В. Франциск Скорина и Москва / А. В. Флоровский // Труды Отдела древнерусской литературы АН СССР / ред. Д. С. Лихачев. – Ленинград : Наука, 1969. – Т. 24: Литература и общественная мысль Древней Руси. К 80-летию со дня рождения чл.-кор. АН СССР В. П. Адриановой-Перетц. – С. 155–158.

13. Флоровский, А. В. Češskaja biblija v istorii russkoj kul’tury i pis’mennosti / А. В. Флоровский // Specimina Philologiae Slavicae. – B. 77 / ed. O. Horbatsch, G. Freidhot, P. Kosta. – Munchen: Verlag Otto Sagner, 1988. – С. 153–258.

14. Францыск Скарына. Зборнiк дакументаў i матэрыялаў / прадм., уклад., камент., паказ. В. I. Дарашкевiча. – Мінск : Навука i тэхнiка, 1988. – 349 с.

15. Acta graduum academicorum gymnasii Patavini ab anno 1501 – ad annum 1550. Index nominum cum aliis actibus Praemissis. – Padova: Antenore, Istituto per la storia dell’Università di Padova, 1982. – Vol. 3. – 200 p.

16. Acta graduum academicorum ab anno 1501 – ad annum 1525 / ed. E. Martellozzo Forin. – Padova : Antentore, Istituto per la storia dell’Università di Padova, 1969. – 447 p.

17. Acta graduum academicorum gymnasii Patavini ab anno MCCCCVI ad annum MCCCCL / ed. C. Zonta, J. Brotto. – Padua: Istituto per la storia dell’Università di Padova, 1922. – 571 p.

18. Baron, S. H. Herberstein and the English «discovery» of Muscovy / S. H. Baron // Terræ Incognitæ : The Journal of the Society for the History of Discoveries, 1986. – Vol. 18. – Р. 43–54.

19. Bell, G. M. A handlist of British diplomatic representatives 1509–1688 / G. M. Bell. – London: Royal Historical Society, 1990. – 306 р.

20. Beze, T. de. Les vrais portraits des hommes illustres en piété et doctrine / T. de Beze. – Genève : Jean de Laon, 1581. – 284 р.

21. Boyer, P. Un vocabulaire français-russe de la fin du XVI siècle / P. Boyer // Un Vocabulaire Française-Russe et Extrait du Grand Insulaire d’André Thevet. – Paris : Imprimerie Nationale, 1905. – P. 5–18.

22. Britannia and Muscovy: English silver at the court of the tsars / ed. O. Dmitrieva, N. Abramova. – New Haven and London : Yale University Press, 2006. – 160 p.

23. Courtenay, W. J. Universities and schooling in medieval society / W. J. Courtenay, J. Miethke. – Leiden : Brill, 2000. – 284 p.

24. Croskey, R. M. Hakluyt’s accounts of Sir Jerome Bowes embassy to Ivan IV / R. M. Croskey // Slavonic and East European Review. – 1983. – Vol. 61, № 4. – P. 546–564.

25. De la Mare, A. C. Bartolomeo Sanvito: the life and work of the Renaissance scribe / A. C. de la Mare, L. Nuvoloni ; ed. A. Hobson, C. de Hamel. – London ; Paris : Association internationale de bibliophilie, 2009. – 463 p.

26. Dupont, P. F. Histoire de l’imprimerie / P. F. Dupont. – Paris : Chez tous les librairies, 1854. – Vol. 2. – 612 p.

27. Eden, R. The decades of the Newe Worlde or West India / R. Eden // The first three English books on America / ed. E. Arber. – Birmingham : Montague Road, 1885. – P. 43–398.

28. Ellis, H. Original letters of eminent literary men of the sixteenth, seventeenth and eighteenth centuries: with notes, and illustrations / H. Ellis. – London : Camden Society, J. Bowyer Nochols and Son, 1842–1843. – 460 р.

29. Faggiani, A. Topografia della citta e dintorni de Padova, scritta per Laurea Medica / A. Faggiani. – Padova : Tipografia cartallier, 1837. – 226 p.

30. Ferrari, H.-M. Une chaire de médecine au XVe siècle: Un professeur à l’Université de Pavie de 1432 à 1472 / H.-M. Ferrari. – Paris : Félix Alcan, 1899. – 356 p.

31. Fiedler, J. Ein Versuch der Vereinigung der russischen mit der roemischen Kirche im sechzehnten Jahrhunderte / J. Fiedler // Sitzungsberichte der Philosophisch-Historischen Classe der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften. – Wien, 1862. – Band 40. – Heft 1. – S. 27–123.

32. Fletcher, G. Of the Russe commonwealth 1591. Facsimile edition / G. Fletcher ; ed. R. Pipes, J. V. Fine. – Cambridge, Massachusetts, 1966. – 214 p. На русском: Флетчер, Дж. О государстве Русском / Дж. Флетчер. – изд. 3-е. – Санкт-Петербург, 1906. – С. 5–129; Флетчер, Дж. О государстве Русском = Of the Russe Common Wealth / Дж. Флетчер // Проезжая по Московии (Россия XVI–XVII веков глазами дипломатов). – Москва : Междунар. отношения, 1991. – C. 25–138.

33. Forin, E. M. Avvertenza / E. M. Forin // Acta graduum academicorum ab anno 1501 – ad annum 1525. – Padova: Antentore, Istituto per la storia dell’Università di Padova, 1969. – P. 9–14.

34. Forin, E. M. Evêcque et chanoines dans une université d’état: le cas de Padoue dans la première moitiè du XVe siècle / E. M. Forin // Les universités et la ville au Moyen Âge: Cohabitation et tension / ed. P. Gilli, J. Verger, D. Le Blévec. – Leiden : Brill, 2007. – P. 163–181.

35. Fricker, J. Writers of Italic: Bartolomeo Sanvito, Roman scribe (1435 – post 1518?) [Электронный ресурс] / J. Fricker // Magazine of The Society of Italic Handwriting, 2009. – Режим доступа: http://www.italic-handwriting.org/magazine/articles/history/bartolomeo-sanvito. – Дата доступа: 07.04.2017.

36. Geertz, C. The interpretations of cultures / C. Geertz. – New York : Basic Books, 1973. – 470 p.

37. Ginzburg, C. Miti, emblemi, spie: Morfologia e storia / C. Ginzburg. – Torino : Einaudi, 1986. – 251 p.

38. Grendler, P. F. The universities of the Italian Renaissance / P. F. Grendler. – Baltimore ; London : The John Hopkins University Press, 2002. – 592 p.

39. Hair, P. E. H. Thevet and the English / P. E. H. Hair // The European outthrust and encounter: The first phase c. 1400 – c. 1700. Essays in tribute to David Beers Quinn on His 85th Birthday. – Liverpool University Press, 1994. – P. 225–270.

40. Hakluyt, R. The principal navigations, voyages, traffiques and discoveries of the English nation / R. Hakluyt. – London: G. Bishop and R. Newberie, 1589. Здесь цитируется по 3-му изданию: Glasgow : J. MacLehose & Sons for the Hakluyt Society, in 12 volumes, 1903–1905. – Vol. 3. – 485 p.

41. Hobson, A. Foreword / A. Hobson // De la Mare, A. C., Nuvoloni, L. Bartolomeo Sanvito: the life and work of the Renaissance scribe. – London ; Paris : Association internationale de bibliophilie, 2009. – 463 p.

42. Karp, A. J. From the ends of the Earth: Judaic treasures of the Library of Congress / A. J. Karp. – New York : Rizzoli; Washington, DC: Library of Congress, 1991. – 400 p.

43. Lestringant, F. Sous la leçon des vents: le monde d’André Thevet, cosmographe de la Renaissance / F. Lestringant. – Paris: Presses de l’Université de Paris-Sorbonne, 2003. – 471 p.

44. Lestringant, F. L’Atelier du cosmographe ou l’image du monde à la renaissance / F. Lestringant. – Paris : Albin Michel, 1991. – 271 p.

45. Lestringant, F. Histoire d’André Thevet Angoumoisin, cosmographe du roy, de deux voyages par luy faits aux Indes Australes et Occidentales. Edition critique par Jean-Claude Laborie / F. Lestringant. – Genève : Droz, 2006. – 496 p.

46. Mund, S. The discovery of Muscovite Russia in Tudor England / S. Mund // Revue belge de philologie et d’histoire. – 2008. – T. 86. – P. 351–373.

47. Mund, S. Orbis russiarum: Genès et développement de la représentation du monde «russe» en Occident à la Renaissance / S. Mund. – Genève : Droz, 2003. – 600 p.

48. Parker, J. Books to build an empire: A bibliographical history of English overseas interests to 1620 / J. Parker. – Amsterdam : N. Israel Press, 1965. – 290 p.

49. Pedersen, O. The first universities: Studium generale and the origins of university education in Europe / O. Pedersen. – Cambridge ; New York : Cambridge University Press, 1997. – 328 p.

50. Papadopoli, N. C. Historia gymnasii patavini post ea, quae hactenus de illo scripta sunt, ad haec nostra tempora plenius, & emendatius deducta. Cum actuario de claris professoribus tum alumnis eiusdem / N. C. Papadopoli. – Venetiis: Apud Sebastianum Coleti, 1726. – T. 1. – 388 p.

51. Quinn, D. B. The Hakluyt handbook. 2 vols / D. B. Quinn. – London: Cambridge University Press, 1974. – Vol. 2. – P. 335–707.

52. Ridder-Symoens, H. de. A history of the university in Europe. In 2 vols. / H. de Ridder-Symoens. – 3d edition. – Cambridge : Cambridge University Press, 2003. – Vol. 2: Universities in early modern Europe (1500–1800). – 720 p.

53. Schlesinger, R. André Thevet // Portraits from the French Renaissance and the wars of religion (Early Modern Studies Book 3) / R. Schlesinger; ed. by R. Schlesinger. – Kirksville, USA: Truman State University Press, 2010. – 214 p.

54. Schlesinger, R. André Thevet’s North America: A sixteenth-century view / R. Schlesinger, A. Stabler. – Montreal ; Kingston : McGill–Queen’s Press, 1986. – 292 p.

55. Soncino [Электронный ресурс] // Dizionario di storia. – Roma, 2011. – Режим доступа: http://www.treccani.it/enciclopedia/soncino_(Dizionario-di-Storia)/. – Дата доступа: 07.04.2017.

56. Stout, F. The strange and wonderful discoverie of Russia: Hakluyt and censorship / F. Stout // Richard Hakluyt and travel writing in early modern Europe. The Hakluyt Society Extra Series 47 / ed. D. Carey, C. Jowitt. – Farnham ; Burlington : VT: Ashgate, 2012. – 398 p.

57. Strnad, A. A. Dal Legname (de Lignamine, de Oligname, dal Legno, de le Ase), Francesco / A. A. Strnad // Dizionario biografico degli Italian / dir. A. M. Ghisalberti. – Rome : Istituto della Enciclopedia Italiana, 1986. – Vol. 32. – 912 p.

58. Thevet, A. Les vrais pourtraits et vies des hommes illustres grecz, latins et payens en 8 vol. / A. Thevet. – Paris : I. Kervert et G. Chaudière, 1584. – Vol. 2. – 407 p.

59. Thevet, A. La cosmographie universelle d’André Thevet, cosmographe du roy: illustrée de diverses figures des choses plus remarquables veues par l’auteur, & incogneuës de noz anciens & modernes / A. Thevet. – Paris : Guillaume Chandiere, 1575. – 1026 p.

60. Turbervile, G. The tragical tales: In time of his troubles, out of sundrie Italians, with the argument and lenuoye to eche Tale / G. Turbervile. – London : Abell Ieffs, 1587; 2d edition: Edinburgh: Edinburgh Printing Company, 1857. – 406 p.

61. Union list of artist names [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.getty.edu/vow/ULANFullDisplay?find=&role=&nation=&subjectid=500032912. – Дата доступа: 07.04.2017.

62. V Lettre de Messer Lorenzo à la marquise de Mantoue relative aux publications en caractères cursive d’Alde Manuce, 9 juillet 1501 // Aldo Manuzio: Lettres et documents, 1495–1515 / ed. A. Baschet. – Venetiis : Antonellianis, 1867. – 112 p.